Бальмонт и Япония - [26]

Япония, Ниппон, Нихон.

Основа солнца, корень света,

Прими от русского поэта

Его струны певучий звон…[231]

29 апреля / 12 мая 1916 года Бальмонт и Цветковская прибыли в Цуругу и оттуда – в тот же день – поездом достигли Йокогамы.

Две недели, проведенные Бальмонтом в Японии, были до предела насыщены поездками, осмотром достопримечательностей, встречами. Яркие картины Японии, обворожившей Бальмонта в первые же часы, переданы в его письмах, обращенных прежде всего к Е. А. Андреевой и А. Н. Ивановой. По ним можно воссоздать своего рода «хронику» пребывания Бальмонта на Японских островах.

Уже самые первые впечатления были захватывающими. «От порта Цуруги поезд домчал до Йокогамы в течение дня, – сообщал Бальмонт жене 30 апреля / 13 мая (из Йокогамы). – Я видел эти поразительные пространства, где поля как сады, а сады как видения. За несколько часов я полюбил Японию навсегда. И прекрасный лик Фудзи-Ямы»[232].

На другой день, оставив вещи в Йокогаме (в отеле «Франция»), Бальмонт отправляется в Токио и, поселившись в отеле «Токио», посылает первую открытку А. Н. Ивановой:

Милый друг, вот я уже в Токио. Оставил в Йокогаме все вещи и лишь с малым саквояжем сижу себе в предивной японской комнате, где стены раздвигаются и столько игрушечных ящиков, что я мог бы у себя спрятать двух человек и две дюжины зверьков. Как жаль, что Вы[233] не путешествуете со мной. Как все бы Вам здесь нравилось. – Иду сейчас бродить по городу. Шлю Вам нежный привет.

Ваш К. Б.

P.S. Маргоря[234] – японка.

На другой день, вернувшись в Йокогаму, Бальмонт пишет своей приятельнице более обстоятельно[235]:

Ана, милая моя, я написал тебе открытку вчера около полудня, кажется. Теперь мне представляется, что я не писал тебе много дней. Так много за это время прошло впечатлений. После завтрака вчера я уехал в Токио, – это лишь час езды, – и провел там день до вечера. Токио более японский город, чем Йокогама, но здесь море и здесь очаровательная тишина, как в Сулаке[236], как в деревне. В Токио я видел столько японок и японцев, в парке Уэно[237] и на улицах, что мне кажется, будто я жил здесь в Японии уже много месяцев. А при входе в парк стоит гигантский ясень, саженей в 5 в обхвате и с совершенно окаменевшим стволом, но живой, с прекрасными развесистыми зелеными ветвями. Увлекся там двумя маленькими японочками и их заинтересовал. Но это так мимолетно. Я влюблен в отвлеченную японку, и в нее нельзя не быть влюбленным. Так много во всех японках кошачьей и птичьей грации. Это сказочные зверьки. Это не человечицы, а похожие на человеческих женщинок маленькие жительницы другой планеты, где все иное, очертания, краски, движения, закон соразмерностей. Когда они откликаются на зов, они произносят быстрым, охотным, полудетским голоском «Э!» или «А́и!». Это «Аи!» так обворожительно, что оно мне, верно, будет сниться всю жизнь. И они радостно счастливы от каждого обращения к ним. Им весело побежать, качаясь маленьким тельцем, и принести что-нибудь. Они – воплощение изящной внимательности.

Продолжая это письмо на другой день, 3 / 16 мая, Бальмонт поясняет, что «по-японски женщина значит Оннà, а мужчина – Дан».

Вчера от своих мыслей о Японии и японках я вдруг устал и лег спать, а в постели сочинил стишок. Сейчас слушаю радостную тишину смежных уличек и гармонические звуки жизни, построенные по законам иного лада, чем европейский. <…>

Я был вчера в Камакуре. Там гигантский Будда[238], монастыри и храмы и великолепное морское побережье (взморье), напомнившее мне St. Brévin l'Осéаn и St. Georges-de-Didonne[239]. <…> Часа в 3 сегодня уезжаю с вещами в Токио, оттуда в Никко.

Милое счастье, я, верно, покидаю этот Рай через неделю.

Вечером того же дня Бальмонт посылает А. Н. Ивановой из Токио открытку:

Милый друг мой, я пишу Вам лишь беглые строки. Я как во сне. Не ожидал, что так прекрасна Япония, или, вернее, знал это, но не ожидал, что я буду захвачен так полно. А еще нужно прибавить, что меня знают в Японии (это для меня полная неожиданность) и меня совсем взяли в плен сотрудники разных газет, в которых сегодня разные очерки обо мне. Не дивно ли, что меня здесь узнают на улицах. Шлю ласковые мысли.

В тот же день, подводя первый итог своим японским впечатлениям, Бальмонт писал и Е. А. Андреевой:

Я так очарован Японией и японцами, вернее, японками, что хотел бы пробыть здесь год. Вся Япония – chef d’œuvre <шедевр – франц.>, вся она – воплощение изящества, ритма, ума, благоговейного трудолюбия, тонкой внимательности. Как жаль, что мы не были здесь вместе. Но я тогда не понял бы Японии. Я был еще слишком юн.[240]

Следующие два дня, 4 / 17 и 5 / 18 мая, Бальмонт проводит в Никко. 4 / 17 мая поэт сообщает Е. А. Андреевой:

…Я только что приехал в прославленное своею красотою Ник-ко. В Токио еще вернусь; но там пыльно и шумно и интервьюеры несчетные. В Иркутске или в Харбине я гораздо менее знаменит, чем в Токио. Но слава во всех видах – вещь утомительная. Не прекращается, а лишь усиливается моя влюбленность в Японию. Изящные люди среди прекрасной природы. Но ведь это идеальное сочетание![241]

Вечером того же дня Бальмонт пишет А. Н. Ивановой: