Баллады снова солгут - [12]

— Могут. Знаешь, что? Брось-ка ты их.

— Как так?

— А вот так. У тебя сотрясение, дитё. В ближайшие пару дней тебе лежать бы. Но, поскольку ты этого не можешь, придётся обращаться с тобой осторожно. Вещи — дело наживное. Выберемся — уж помогу тебе какое-то снаряжение справить, так и быть.

Луна уже почти зашла; на востоке виднелась тонкая алая полоска. Мы не располагали временем: в любой момент камеру могли обнаружить пустой, и тогда…

— Но ведь я не смогу себя защитить, если у меня не будет даже ножа, — сказала я уныло.

— А ты думаешь, что много сможешь, если тебе его сейчас дать? — хмыкнул Святоша. — В твоём состоянии даже ровно идти — уже подвиг. Молодец, кстати.

На морозе мне, конечно, полегчало, но я понимала, что он прав. На плечо опустилась его ладонь в толстой перчатке:

— Ну согласись, выбора у тебя сейчас немного — либо довериться мне, либо упасть в ближайший сугроб.

Я печально кивнула. Если бы я не чувствовала себя такой слабой, мне, наверное, захотелось бы его прибить. Алая полоса тем временем все ширилась — зимний рассвет всегда наступает поздно. Ещё немного, и улицы наполнятся спешащими людьми — ремесленниками, охотниками, лавочниками, жаждущими поскорее открыть торговлю…

Мы бодро зашагали к воротам. Ну, Святоша шагал и впрямь очень бодро, а меня толкал перед собой, немилосердно тыча в спину. Со стороны могло показаться, что стражник поймал нарушительницу.

Мы миновали мост над расщелиной, и дорога начала спускаться вниз. Камень мостовой сменился обледенелой галькой. Одно неосторожное движение теперь могло сбросить меня под скалу. Я замедлила шаг, стараясь идти осторожно, и на моем локте сомкнулась жёсткая и холодная перчатка. Святоша даже не попытался сбавить ход.

Опасный участок закончился: мы сказались на рыночной площади. Здесь и впрямь начинался суетливый, полный гомона и торговли день: уже открывались лавки и магазинчики, полусонные, зябнущие менестрели выдували какие-то грустные и нестройные ноты из флейт и волынок. Святоша уверенно шагал вперёд, увлекая меня туда, где лежали большие бревенчатые ворота с огромным, довольно грубо вырезанным гербом города на них. Мне трудно вспомнить, что он собой представлял, уж больно мало меня тогда занимали мелочи. Мы остановились и оглянулись; сюда стражники добраться ещё не успели.

— Мне нужно сменить одежду, — сказал Святоша.

— Хм? — не поняла я.

— Удирать в таком виде — верх глупости, — пояснил он. — Ни малейшего шанса остаться незамеченным, особенно в такой странной компании. Вот что: стой-ка ты около этих ветродуев, а я скоро вернусь.

С этими словами он подтащил меня к шатру бардов и оставил, смешавшись с толпой мгновенно. Но отсутствовал совсем недолго: мне показалось, что не успело пройти и десяти минут, как он возвратился. Облик его и в самом деле изменился: он облачился в куртку мехом вовнутрь, полосатые штаны, которые явно были ему великоваты, и тяжёлые меховые сапоги.

— Где ты достал одежду так быстро? — изумилась я.

— Где-где… Скирды сена вон там видишь? На телегах? Их хозяина я чуть дальше оставил. Ничего, шишкой отделается.

— Замёрзнет же? — робко предположила я.

— Не успеет, раньше очнётся. Или найдут. Давай, пошли.

— Куда?

— Туда же, к скирдам.

— Да зачем?

— Почему ты задаёшь столько вопросов? Идём, и все. Придумал я кой-чего, а объяснять времени нет — оглянись!

Я оглянулась и увидела стражников, спускающихся на площадь. Все вопросы отпали сами собой, и я потащилась за Святошей. Около ближней телеги с сеном он остановил меня и сказал:

— Так, теперь все просто. Ты сейчас залезаешь в сено и сидишь тихо, а я впрягаю вон ту чалую и изображаю из себя чурбана на выданье, все понятно? Пока я не скажу — чтоб не шелохнулась!

— Почему просто не взять лошадей? Зачем тащить с собой телегу?

— Затем, что ты не удержишься на лошади с таким шумом в голове, ясно? Я могу тебя к седлу привязать, но делать этого не стану — больно уж странно ты смотреться будешь. Не спорь! Залезай! — последние слова Святоша произнёс уже на пути к стойлу, рядом с которым пофыркивала смирного вида кобылка.

Я посмотрела ему вслед, и внезапно ощутила грубый тычок в ребра, от которого опять закружилась моя многострадальная голова. Обернувшись, я увидела, будто в лёгкой дымке, чернильное пятно лица и горящие тупой ненавистью глаза.

Ну, конечно. На кого ещё я могла нарваться на этой здоровенной площади, с моей-то удачей?

— Ах ты, мразь, — прошипел Эрвен, и я не сдержала вскрика, когда его лапа сомкнулась у меня на запястье, — как ты сбежала, мать твою? А ну пошевеливайся, пока…

Сначала я хотела позвать на помощь. Потом — осесть на землю и зарыдать от боли и слабости. И сразу следом возникло желание кинуться на черномордого ублюдка и выцарапать ему глаза… Выцарапать глаза…

Раскалённая игла в виске, слёзы — не то от обиды, не то от боли и тошноты. Голова кружится слишком сильно, чтобы пытаться удержать призрачную гадюку, бросившуюся в атаку между нашими лицами.

На грани зрения я уже видела метнувшуюся ко мне фигуру Святоши. Но я знала, что он опоздает. Знала это точно, глядя в глаза стражника со всей ненавистью добычи к хищнику. Я знала, что Святоша, каким бы он ни был ловким, уже не успеет предотвратить того, что случится.