Баллада об ушедших на задание. Дот - [6]

Все вместе они не успели убить ни одного врага…

Их унизили столь внезапным и легким поражением. Сейчас в их сознании за каждым конвоиром стояла вся гитлеровская армия. Каждый был силен, ловок и неуязвим. Каждый мог поднять винтовку и убить любого из них: просто так убить, из прихоти, потому что он может это сделать…

Впрочем, побыв среди них недолго, уже через какой-нибудь час Тимофей понял свою неправоту. Да, в плен их взяли, но сломать не смогли, даже согнуть не смогли. Им надо было очнуться от шока, прийти в себя - и только. И тогда они докажут, что не перестали быть красноармейцами, и ни стократное превосходство врагов не остановит, ни отсутствие оружия.

Их построили в колонну по три и повели вдоль шоссе на запад. Они шли по кромке поля. Тимофей знал, что сначала будет поле яровой пшеницы, потом - овса, а перед самым лесом делянка высокого - хоть сейчас коси - клевера. Этот мир был знаком Тимофею, ведь почти два года стояли здесь с сентября тридцать девятого, но сейчас Тимофей удивлялся всему: знакомому дереву, изгибу шоссе, ландшафтам по обе стороны его. Он удивлялся, потому что как бы открывал их заново. Он узнавал их, они были; значит, и он был тоже. Он был жив, и к этому еще предстояло привыкнуть. Однако возбуждения, вызванного встречей с жандармами, благодаря которому он двигался почти без труда, хватило ненадолго. Он ощутил, как внутри что-то стало стремительно таять, он становился все легче, пока не полетел куда-то в приятной сверкающей невесомости, а потом так же неуловимо сознание возвратилось к нему, и он понял, что идет, навалившись на Герку, который перекинул его руку себе через плечо, а левой поддерживает под мышкой. Герке ноша была явно не по силам, он таращил глаза и мотал головой, стряхивая с бровей пот, тем не менее он успевал следить и за ближайшим конвоиром.

- А, дядя, еще живой? - обрадовался Залогин. - Ловко это у тебя выходит - с открытыми глазами. Хорошо еще - у меня во какая реакция классная.

- Я сейчас… сейчас. сам…

- Ну-ну! Ты только ноги не гни в коленях. Это первое дело!

Тимофей шел в крайнем ряду, дальнем от дороги; только поэтому жандармы не заметили его обморока. А может, не придали значения. Мол, колонну не задерживает, а там хоть на руках друг друга несите по очереди.

Жандармы по-прежнему почти не уделяли пленным внимания. Они плелись парами по тропке, которая вилась сбоку от проезжей части, болтали, дремали на ходу; их было одиннадцать человек - слишком много для такого количества пленных; и работа знакомая, приевшаяся. Война только началась, а они уже знали наперед, что с ними будет сегодня, и завтра, и через месяц. Они знали, что главное - не зарываться, не лезть вперед, потому что на войне умный человек всегда предпочитает быть вторым, чего бы это ни касалось: мнения на совете или инициативы в атаке. Правда, именно первые загребают львиную долю крестов, но среди них попадаются и березовые.

Колонна двигалась медленно. Ноги вязли в рыхлой земле, путались в стеблях пшеницы. Стебли казались липкими и не рвались - уж если заплело, их приходилось вырывать с корнями; от этого над колонной, не опадая, висело облако пыли, она оседала на губах, на нёбе, а смыть ее было нечем.

Из заднего ряда легонько хлопнули Залогина по плечу. Он обернулся. Сзади шел приземистый, крепкий парнишка с круглым лицом, белобрысый, курносый; с таких лиц, похоже, улыбка не сходит ни при каких обстоятельствах; сейчас она - добродушная, щедрая - настолько не вязалась с обстановкой, что совместиться, ужиться они никак не могли. И улыбка брала верх. Она опровергала самый дух плена…

- Слышь, паря, - сказал он Залогину, - давай сменяемся.

- Ага, - выдохнул Герка, - замечательная идея. В самую десятку.

С этим парнем Тимофею было легче идти. Он был крепче и не просто вел - на него можно было опереться по-настоящему, не опасаясь, что через несколько шагов он рухнет. Потом Тимофей увидел, что опирается на совсем другого красноармейца, и уже не удивился этому. Впрочем, он все время ждал, когда же наконец рядом снова окажется Залогин, и когда это случилось - обрадовался.

Как ни странно, по клеверу пошли легче. Может, приноровились, а может, подгоняла близость леса. Все уже мечтали о передышке в тени деревьев, но метров за двадцать конвоиры повернули колонну влево, на заросший подорожником проселок. Там в двух с половиной километрах был совхоз, это мало кто знал, и пленные опять упали духом.

Перед лесом у Тимофея всплыла мысль о побеге. Она была слепая и беспомощная и появилась только потому, что на нее не требовалось усилий. Лес - побег; эта связь была первым, что могло прийти в голову и пленным, и конвоирам, и особой чести не давала. Вот реализовать ее - другое дело. Но конвоиры отрезали пленных от леса. Чтобы пробежать эти метры, нужно всего несколько секунд. Очевидно, по тебе успеют пальнуть, быть может, и не раз. Это уже риск, на него надо решиться, чего никто из пленных, похоже, просто не успел сделать.

А потом проселок, отжатый картофельным клином, отвернул от леса на полторы сотни метров, и мимолетный шанс испарился.

Потом Тимофею стало совсем худо. Чалма, конечно же, расползлась, прямое солнце целилось в череп. Голова распухла и стала гулкой, словно колокол. Он уже не осознавал, где он и что с ним, ему чудилось бесконечное подворье родной «Азовстали», гудки маневровых «кукушек», запах железа, такой разный возле разных цехов, и весь мир выбелен солнцем, наполнен им, пронизан; только в сумеречной глубине цехов и свет был иной, и звук, и тепло - там формовала свой мир, насыщая его своей атмосферой, раскаленная сталь…