Баллада о птице - [7]

Шрифт
Интервал

Но что с того, что встреча, избегнув которой, мы бы остались лишь неявными тенями неслучившейся школьной влюбленности, произошла на длинной дуге узкоколейной островной, еще от японпев оставшейся, железной дороги, несерьезность ширины которой скрадывала обреченность плавности ухода ее за сопку на окраине городка, не ставшего ни мне, ни тебе родным, и в уходе ее была скрыта попытка невстречи, но я был полон событий полугода, проведенного в море, ты была в предвкушении последнего звонка, и на линию эту неявную не смогли мы даже взгляд оторвать от встречного взгляда.

И были дни упоенного доверия взаимного, лишь на миг прерванного (и миг этот проявился много позже) твоим неосторожным вопросом:

- Что же дальше? - и моим ответом, впрочем, важен вопрос.

Но кроме мига этого все было слишком бережным и осторожным настолько, что отец твой, оберегавший тебя втройне, ибо видел в тебе женщину не менее, чем дочь, ведь была ты ему некровная, поверил в бережность нашу и оставлял меня ночевать, не опасаясь утренней синевы губ наших и кругов под глазами, лишь просил не забывать об экзаменах твоих, но в лихорадке, с которой мы узнавали друг друга, отдаляя момент окончательности, под завистливые взгляды твоих сразу исчезнувших подруг и сомневающиеся, но сочувственные - учителей, ты сдавала экзамены легко и абсолютно блестяще. И в этой успешности сказывалась уже тогда вставшая меж нами взаимосвобода, приведшая к несовместности жизней наших, и в конечном итоге не она ли исключила нас полностью из жизни меня - твоей, а тебя - моей, хотя, утратив тебя, я на многие годы потерял ощущение реальности жизни не только своей, но и тех, кто сопутствовал мне на пути моем без тебя.

Встречи наши были подтверждением существования без тебя, и все прожитое лишь выявляло долгость ожидания их. Но не было у нас совместной жизни и общности, ни друзей, ни переживаний. И всякое время, нам отпущенное, было овеяно предстоящим временем без тебя, а все, бывшее без тебя, было лишь поводом для рассказа тебе при встрече, и закрадывался в это все больший соблазн перестановки событий, ничего поначалу и не менявшей, и все больше оставалось вне рассказанного тебе как могущего помешать уплотненности времени при встречах наших.

Глава 6

Не страх ли окончательности единичного воплощения, умноженный испугом перед множественностыо дробленности разветвлений, возникающих и недовоплощаемых, коснувшийся меня в детстве, когда, не желая признать однозначность своего Я, придумываешь себя - другого до потери понимания, какой ТЫ - реален, и уходишь в измерения, менявшие не только твое Я, но и сам мир, принявший его в себя, удерживал меня от углубления в любой пласт жизни, приведя к скольжению, в котором промелькивали некий порт, где был я матросом, студгородки Москвы, которые я начинал избегать, едва почуяв желанность свою в очередной компании, какие-то богемные сборища окраин нелепой нашей Страны, закрутившие, но не втянувшие меня в свой людоворот и Бог весть что еще, оставившее пеструю смесь в очередных автобиографиях, приводивших в недоумение кадровиков в столь даже затейливых конторах, как островной телерадиокомитет, неожиданно давший добро на возглавление мною радиостудии бывшего островного областного центра, впрочем; неиспользованное по причине непредвиденной ненужности прилагавшейся к этой должности благоустроенной квартиры, ради получения которой я и подался в эту контору.

И не страх ли этот заставляет блуждать меня в узорах отражений самого себя в пересечениях пластов памяти, не приводя-таки к окончательности если не формы, то хотя бы сюжета. Любая линия стремится свиться в собственную спираль и увести все повествование в пространство, обессмысливающее его.

Но чем дальше я пытаюсь проникнуть в закономерность уводов этих, тем явственней постоянство присутствия в них не только тебя, но и двух моих друзей, потеря которых настолько болезненна, что несмотря на всю ее очевидность, я верю в нее не более, чем в очевидную невозможность встречи нашей с тобой.

Глава 7

Ты ведь не знала еще, что возвращаюсь я к тебе, да я и сам не сразу понял это, лишь проблеск мысли о возможности продолжения невозникшего школьного романа, а более - исчерпанность роли самого юного члена экипажа огромной плавбазы, где я уже пятый месяц был мотористом, привели к бурной деятельности по списанию на берег, благо начальство судовое с удовольствием избавилось от несовершеннолетнего моториста, взятого в нарушение всех инструкций, но я тогда толком этого не понимал, а лишь рвался на берег, оставляя позади всех, оберегавших меня в этом рейсе.

Вдруг оказалось, что нас списывается пятеро и, не будучи даже знакомы в четко разделенных иерархиях и кастах столь большого парохода, мы вдруг спаялись в крепкую пятерку, державшуюся бок о бок до самого Острова, где сразу осталось нас трое по причине запоя остальных. И предчувствие нашей встречи на том завороте дороги железной вызревало тем явственней, чем более авантюрным становилось путешествие наше, предполагавшееся сначала, по обещанию судового начальства; стать простым и коротким переходом на пассажирском суденышке от Южных Островов до Порта. Правда, первое сомнение у нас появилось уже на сейнере, который, как нам обещали, через час перекинет на "пассажир" всех нас.


Рекомендуем почитать
Такой забавный возраст

Яркий литературный дебют: книга сразу оказалась в американских, а потом и мировых списках бестселлеров. Эмира – молодая чернокожая выпускница университета – подрабатывает бебиситтером, присматривая за маленькой дочерью успешной бизнес-леди Аликс. Однажды поздним вечером Аликс просит Эмиру срочно увести девочку из дома, потому что случилось ЧП. Эмира ведет подопечную в торговый центр, от скуки они начинают танцевать под музыку из мобильника. Охранник, увидев белую девочку в сопровождении чернокожей девицы, решает, что ребенка похитили, и пытается задержать Эмиру.


Кенар и вьюга

В сборник произведений современного румынского писателя Иоана Григореску (р. 1930) вошли рассказы об антифашистском движении Сопротивления в Румынии и о сегодняшних трудовых буднях.


Валить деревья

В 1000 и 1001 годах в геолого-исследовательских целях было произведено два ядерных взрыва мощностью 3,5 и 10 килотонн соответственно.


Степень родства

«Сталинград никуда не делся. Он жил в Волгограде на правах андеграунда (и Кустурица ни при чем). Город Иосифа не умер, а впал в анабиоз Мерлина или Артура. То тут, то там проступали следы и возникали звуки. Он спал, но он и боролся во сне: его радисты не прекращали работу, его полутелесные рыцари — боевики тайных фемов — приводили в исполнение приговоры, и добросовестный исследователь, знаток инициаций и мистерий, отыскал бы в криминальной газетной хронике закономерность. Сталинград спал и боролся. Его пробуждение — Белая Ротонда, Фонтан Дружбы, Музкомедия, Дом Офицеров, Планетарий.


История одной семьи

«…Вообще-то я счастливый человек и прожила счастливую жизнь. Мне повезло с родителями – они были замечательными людьми, у меня были хорошие братья… Я узнала, что есть на свете любовь, и мне повезло в любви: я очень рано познакомилась со своим будущим и, как оказалось, единственным мужем. Мы прожили с ним долгую супружескую жизнь Мы вырастили двоих замечательных сыновей, вырастили внучку Машу… Конечно, за такое время бывало разное, но в конце концов, мы со всеми трудностями справились и доживаем свой век в мире и согласии…».


Кажется Эстер

Роман, написанный на немецком языке уроженкой Киева русскоязычной писательницей Катей Петровской, вызвал широкий резонанс и был многократно премирован, в частности, за то, что автор нашла способ описать неописуемые события прошлого века (в числе которых война, Холокост и Бабий Яр) как события семейной истории и любовно сплела все, что знала о своих предках, в завораживающую повествовательную ткань. Этот роман отсылает к способу письма В. Г. Зебальда, в прозе которого, по словам исследователя, «отраженный взгляд – ответный взгляд прошлого – пересоздает смотрящего» (М.