Баллада о Максе и Амели - [73]

Волки замахали хвостами еще сильнее. Пятно даже зафыркал от радости.

Макс продолжал молчать.

Пятно встал перед ним:

– Ты слышал, что она сказала, калека!

С этим волком Макс никогда бы не справился. Кроме того, рядом стояли еще пять волков, которые уже начали скрести лапами о землю и громко рычать. Особенно Белый Хвост. Макс, тем не менее, продолжал игнорировать вожака стаи.

– Проваливай отсюда, – сказал Пятно. – Пока я не перегрыз тебе горло.

Тут я испугалась, что Макса сейчас прикончат прямо на моих глазах. Но я молчала. Макс понял, что я всем своим существом желаю, чтобы он ушел.

– Ну, если ты так хочешь… – промямлил он.

– Да, я так хочу… – сказала я дрожащим голосом.

– Но я буду идти медленно, чтобы ты могла меня догнать.

– Я вслед за тобой не пойду.

– Но я все равно буду идти медленно.

Он отвернулся от меня и пошел прочь. Я не стала смотреть ему вслед, а начала вовсю обнюхивать ствол дерева, влажная древесина которого возвещала о приближении зимы, и снова размышлять о пустыне. Если бы Инала не любила своего Дьялу, то ей – и мне – никогда не пришлось бы так сильно страдать.

53

Волки каждый день брали меня с собой на охоту. На пятый день, подойдя к поляне, залитой золотистым светом осеннего солнца, мы обнаружили на ней оленя, который был столь великолепен, что я впервые отвлеклась от своих мыслей о Максе, отсутствие которого сейчас угнетало меня так же сильно, как раньше пугало его присутствие.

Олень был удивительно красивым, и я всерьез задалась вопросом, почему в мире господствуют люди, а не олени. После того как мы убили этого оленя и насытились его плотью, Пятно – как и в любой другой день – стал рассказывать истории о древних временах. Особенно увлеченно он всегда рассказывал о первенцах волка-отца и собаки-матери – первенцах, которые образовали семейную пару.

Пятно перестал рассказывать, лишь когда солнце уже стало заходить за горизонт и мы нашли себе место для ночлега под выступом скалы. Когда вожак пошел к какому-то дереву, чтобы возле него облегчиться, Белый Хвост сказал мне:

– Он любит старинные истории. Но я сочиню новые.

Его дыхание при этом прямо-таки ударило мне в мордочку своим резким запахом. Никто из сородичей Пятна не одобрял его решения принять меня в их свору, а особенно Ненависть, которой оставалось лишь горевать по поводу того, что она не была его избранницей.

– Он хочет завести с тобой детенышей, – сказала она. – Так, как это сделали первенцы, хотя предсказание рыжего орла и предостерегало их от этого.

В обычной ситуации я сочла бы ее слова смехотворными, но от вожака каждый день начинало пахнуть жизнью, когда он рассказывал о брачном союзе первенцев. Однако запах этот был не таким, как от Макса, от которого пахло одновременно и жизнью, и любовью. Исходивший от Пятна запах был лишь запахом желания породить новую жизнь.

Я, получалось, могла обзавестись детенышами.

Могла обзавестись детенышами с волком, который защитил бы их от всех опасностей. Кроме того, если бы он умер, мое сердце не стало бы разрываться на части. Потому что я этого самца не любила. Это было даже больше всего того, о чем я могла когда-то позволить себе мечтать на своей мусорной свалке.

С этой мыслью я заснула, и мне стал сниться тот день, когда я утратила свою сестру.

Анатьяри идет, пошатываясь, вниз по склону песчаного пригорка. Из его живота сочится кровь, и до нас доносится запах его внутренностей. Если бы он был кенгуру, мы набросились бы на него, чтобы утолить свой голод. Однако мы этого не делаем. Он ведь принадлежит к нашей стае.

Нить, связывающая меня с этой собакой, позволяла мне, лежащей на больничной койке в отделении интенсивной терапии, чувствовать, что ей снится тот день, в который все это началось. И поэтому мне, все еще пребывающей в лихорадочном бреду, тоже пришлось вспомнить об этом дне, то есть о том, как мужчина из племени с тотемом в виде змеи напал на Анатьяри и ударил его рубилом, когда Анатьяри приблизился к источнику, принадлежащему этому племени. Анатьяри из последних сил сумел доковылять до того места, где находились мы, чтоб предупредить нас о близости врага. С того времени прошли уже тысячи лет, но у меня все еще звучат в ушах его крики. Я слышала их каждый день. В каждой своей жизни.

Анатьяри, так и не дойдя до основания пригорка, падает. Йедда громко зовет шамана. Мы, собаки, бежим вверх по склону пригорка. Дьялу подбегает к Анатьяри и чувствует то, что чувствую и я, – запах приближающейся смерти. Наш брат умрет. Не сразу. Но не позднее того времени, когда наступит полуденная жара.

Шаман. Смехотворный старичок. Такой же, как все самопровозглашенные мудрецы. Ни один человек не живет достаточно долго для того, чтобы стать и в самом деле мудрым. Даже я не стала по-настоящему мудрой, хотя и помню о каждом своем возрождении. Если бы я была мудрой, то не лежала бы сейчас в больнице с разорванным лицом и наполовину обгоревшим туловищем. Медведь, смертельно раненый моими пулями, рухнул наземь в нескольких метрах от меня, и от одного только вида его трупа в моем организме пробудилось желание жить. Я поднялась на ноги, проковыляла сквозь горящий лес и в конце концов упала на землю у основания какого-то пригорка. Однако перед тем, как потерять сознание, я почувствовала, как на мое измученное тело закапал дождь. Следующее, о чем я сейчас могла вспомнить, было то, как я проснулась в отделении интенсивной терапии, и как невообразимо молодой врач рассказал мне, что, на мое счастье, меня обнаружили в лесу спасатели. Однако мне придется долго ждать, пока заживут мои раны, а потому мне необходимо запастись терпением. Терпением, которого у меня вообще-то не было.