Баллада о Максе и Амели - [49]

Синее Перышко погрузилась уже на такую глубину, что солнечные лучи ее почти не освещали. Еще немного – и она исчезнет в голубоватой воде. Исчезнет навсегда.

Макс как раз собирался предпринять, по-видимому, последнюю попытку спасти Синее Перышко, когда вдруг к нашим спинам сзади прихлынула вода. Мы оглянулись. К нам приближалась, идя по дну, какая-то женщина. Она была в том возрасте, в котором большинство женщин рожают детей. На ней была тесная зеленая ненастоящая шкура, покрывавшая только грудь и бедра. Ее кожа была светлой, почти белой, с маленькими светло-коричневыми крапинками. Ее длинные волнистые волосы были рыжими, а глаза – зелеными. Несмотря на то, что ее кожа была мокрой от морской воды, от этой женщины пахло цветами, хотя никаких цветов я на ней не заметила. Именно от нее, видимо, исходил тот запах, которым повеяло на меня с пляжа. Эта женщина, похоже, наблюдала за нами уже довольно долгое время.

Она подошла к нам, запустила руку в воду и вытащила из нее Синее Перышко. Взглянув на мою подругу, она сказала:

– Ты очень плохо выглядишь, птичка. Однако тебя можно вернуть к жизни.

Мы с Максом даже не знали, как нам на это реагировать.

Женщина посмотрела на нас и сказала:

– Собаки, которые заботятся о птице? А я думала, что видела уже все в своей жизни…

Она дружелюбно улыбнулась и, держа Синее Перышко в руке, пошла по направлению к пляжу. Мы устремились за ней и плыли, пока наши лапы не коснулись дна. Я посмотрела на эту женщину испытующе. Хороший человек… Хм, никогда бы не подумала, что в реальной жизни такие бывают.

Выйдя на берег, рыжеволосая женщина поспешно подошла к своему полотенцу, которое лежало на песке на расстоянии в пару собачьих туловищ от воды. Вокруг полотенца валялись другие ненастоящие шкуры. Запахов других людей я не чувствовала. Два добра в этом мире редко оказываются рядом.

Женщина положила потерявшую сознание Синее Перышко на полотенце. В ее намокшем оперении я впервые смогла разглядеть Обломанное Перо. Оно, кстати, было совсем не таким уродливым, как я ожидала, но, тем не менее, оно удручало Синее Перышко так же сильно, как меня мой утраченный глаз.

Женщина вытерла полотенцем кровь на перьях Синего Перышка и позаботилась о том, чтобы в ранах не оставалось больше соленой воды. Затем она посмотрела на вырванный коготок.

– Вот это уже совсем плохо, и нужно обратиться к ветеринару, – сказала она, причем скорее самой себе, чем нам.

Мы с Максом стояли на расстоянии в несколько собачьих туловищ от нее и зачарованно наблюдали за ее действиями. Мы еще даже ни разу не встряхнулись, чтобы обсушить свой мех.

– А вы оба… – женщина повернулась к нам. – Вы ничейные?

Мы никак на это не отреагировали.

– Хотите пойти со мной?

Довериться человеку – это противоречило всему, чему я в своей жизни до сего момента научилась. Только в моих снах о пустыне люди были для меня спутниками. Однако я не хотела и не могла оставить свою подругу одну. Это ведь была моя единственная подруга на всем белом свете. И если уж дружелюбно настроенная женщина была готова помочь Синему Перышку и, возможно, взять к себе нас с Максом, то зачем тогда нам продолжать это опасное путешествие в поисках Лилли, отец которой был настроен отнюдь не дружелюбно?

– Я сначала переоденусь, – сказала женщина, не дожидаясь от нас ответа.

Она стащила с себя свою тесную зеленую ненастоящую шкуру и затем надела красную ненастоящую шкуру.

– Летнее платье – как у хозяйки, – сказал Макс и доверчиво сделал пару шагов к женщине.

Я последовала его примеру.

– Вашу маленькую птичку можно спасти, – сказала женщина, снова беря Синее Перышко в руку.

Макс замахал от радости хвостом. Я тоже. Я сейчас с удовольствием облизала бы этой женщине лицо.

– Да-да, ее и в самом деле можно спасти, – сказала женщина.

Она подошла ко мне и погладила меня свободной рукой по спине. Я уже напрягла было задние ноги, чтобы прыгнуть на нее от радости, однако она вдруг добавила:

– Но я этого делать не стану.

Едва произнеся эти слова, она с силой сжала свою ладонь, в которой лежала Синее Перышко.

35

Собаки таращились на мой сжатый кулак и принюхивались, пытаясь понять, а не жива ли все еще эта птица, пусть даже это и было маловероятно. Меня это удивляло. Во всех их предыдущих жизнях они отнеслись бы к такому маленькому пернатому существу равнодушно. Кроме того, эта самка каждый раз была беременна, и я могла лишить их радости рождения детенышей – так, как они когда-то поступили со мной в пустыне. Они были виноваты в том, что мой единственный ребенок умер. Ребенок, которого я любила всем сердцем, хотя всего лишь чувствовала его в своей утробе. Ни один другой ребенок, которого я на протяжении тысячелетий рожала как мать или зачинала как отец (в зависимости от того, кем – мужчиной или женщиной – я сама воплощалась в этом мире), не значил для меня так много, как тот, так и не появившийся на свет.

Эта самка сейчас не была беременной – а значит, она не любила этого самца достаточно сильно. Я, получается, была в своем предположении права. Если я их обоих убью именно сейчас, то навсегда прерву этот вечный цикл, и моя душа станет такой же, как все другие души. Она сможет забыть.