Балканская звезда графа Игнатьева - [66]

Раз как-то стало душно в квартирах. Дело было часов эдак в десять вечера: кто-то уже лежал, а кто-то сидел, разговаривал. Вдруг Никита почувствовал, что дом как будто вздрогнул, потом стала крыша скрипеть и лестница страшно затрещала. Вначале унтер закричал, кто, мол, там балуется — лестницу трясёт, а потом смекнул, что это землетрясение, и сейчас поднял всех на ноги: «Уходи, ребята, а то подавит нас всех!» Тут они все в одних рубашках, босиком, кто в чём был, так и выскочили из дома. «Все живы тут? — в дальнем конце улицы послышался встревоженный голос батальонного командира Дидевича. — Да вроде все. — Тогда приказ: отойти дальше от построек, оно ещё повторится». Ломанулись все с улицы да на огороды, а кто и попросту встал посередине двора. Ничего, Бог миловал. Греки потом говорили, что у них это часто случается.

4 мая они получили приказ снова готовиться в поход. Отдохнули, слава Богу, довольно. Через день, в восемь утра, их повели будто бы на бомбардировку Константинополя. Тут все и приуныли. «Это работа — не шутка: Константинополь — не что-либо, тут будет работёнка адская! — хмурясь, объяснил своему взводу Никита, — ляжем, ребята, костьми. Кто думал домой, вот тут ему и будет вечный дом». Пришли на позицию и расположились лагерем в три линии. Впереди в ослепительном голубом мареве Царьград — целый город стен, мрачных крепостей, стрелообразных минаретов, свинцовых и золотых куполов, воздушных башен, посреди некоторых гигантский полушар с четырьмя белыми башнями.

Айя-София. Святая София! А над ней обескровленный глаз солнца.

Простояли так они весь день, но ничего не было слышно. Переночевали — тоже молчат. «Ну и слава Богу», — с облегчением выдохнул Ефремов. А уже поутру пришёл приказ: войска на свои места. Опять вернулись в лагерь, расставили палатки. Так и май месяц прошёл, и навалилась на солдат другая напасть — турецкая жара. Пекла она так, что не было спасения. Ни учений, ни занятий по такой жаре. В палатке парило невыносимо, а снаружи вообще было чистое пекло — даже ветер и тот казался горячим. Потому большую часть дня приходилось лежать в палатках. Только к вечеру можно было выйти прогуляться.

Никита вдруг ощутил себя исследователем-натуралистом: его заинтересовали какие-то светящиеся жучки, каждый вечер летавшие над лагерем. В сумерках, например, один такой летит: покажет свет, потом опять нет, потом опять блеснёт. Как-то прямо перед ним пролетел такой светящийся жук, гудя, как струна контрабаса, и опустился на высокий стебель травы за его палаткой. Ефремову ужасно захотелось поймать этого красавца, он тихонько схватил свою фетровую кепку и стал подкрадываться на цыпочках к насекомому, качавшемуся на тоненькой былинке. Ближе, ближе... Унтер уже видел бархатистые чёрные усики, пушок на светящихся нижних крыльях. Напряжённая рука с кепкой нависла над цветком... И тут жук порх — полетел, трепеща своими узорчатыми крылышками. «Вот незадача!» — искренне огорчился Никита. Это только раззадорило его интерес к странным насекомым. Особенно его восхитил идеально правильный геометрический узор на крылышках. Вот же совершенное создание матери-природы, рассуждал Ефремов. Тогда Никита изменил военную тактику и к ловле загадочных насекомых подошёл основательно, соорудив себе сачок из проволоки и медицинской марли. У полкового фельдшера позаимствовал пустой пузырёк из-под нашатыря, чтобы было куда складывать добычу. На другой день казак залёг в саду в траве на поляне. Небо плыло над головой Ефремова, как бархатные луга его родной Мглинщины. Мириады цикад стрекотали в траве, и казалось: сам он оброс этой травой, слился с землёй в ожидании какого-то чуда. И его терпение было вознаграждено: сразу несколько светящихся жучков опустились неподалёку. Никита плавно взмахнул сачком, опустился на колени и осторожно извлёк из-под сачка первое насекомое, и стал внимательно рассматривать испод его светящихся крыльев. Наловил ещё с пяток таких же насекомых. Гордый сознанием собственных подвигов и достижением чудной награды, Никита радостно побежал в палатку. Ночью за стеклом насекомые светились и мерцали многоцветными огнями, а унтер всё глядел на них, зачарованно улыбаясь своим мыслям...

Утром на следующий день Никита проснулся ни свет ни заря. Но его ждало страшное разочарование: жучки, ползающие в баночке, утратили свой сказочный облик, превратившись в неприметные создания.

— Фу ты, чёрт! — шумно выдохнул Никита. — Это же обычные, не нужные никому серенькие жучки, и более ничего!

Огорчённый унтер вытряхнул жучков за палаткой на траву, надеясь, что те проветрятся, обсохнут на солнышке, вдруг да оживут.

А ещё Никита пожалел, что он так и не съездил в Константинополь на экскурсию. Был даже приказ, чтобы с каждой роты назначать по два человека и несколько офицеров, выдавалось им но рублю и пятьдесят копеек на расходы. До Сан-Стефано добирались из лагеря пешком, а уже оттуда железною дорогой ехали восемь вёрст до Царьграда. Спрашивали желающих унтер-офицеров, подначивали Никиту, не поедешь ли, Ефремов, но он отказался. Потом уже, конечно, каялся, что не поехал, но было поздно: прошёл слух, что конгресс в Берлине окончен и что войска скоро поедут в Россию.