Балканская звезда графа Игнатьева - [68]
— Ваше высочество, а сознание свято исполненного долга? Чем государь может упрекнуть вас? Ведь вы испрашивали разрешение довести дело до конца и взять Константинополь, когда на то была возможность? Государь ведь тогда запретил. Ведь вы бы не остановились перед взятием Константинополя, а нас остановили.
— Всё это так, — сухо ответил великий князь. В его голосе чувствовалось раздражение и досада: «Но когда желают или считают нужным, чтобы это было иначе и чтобы я был виноват! Разве ты не понимаешь, какое здесь царит настроение? Государь убеждён, что дал мне приказание взять Константинополь и что я этого не исполнил, а потому всю свою неудачу сваливает на меня».
На платформе заиграла музыка. Выстроился почётный караул. Гвардейцы вытягивались в струну. Вдали, в окружении придворных, маячила поджарая фигура государя в тёмно-синей вседневной венгерке и парадных чакчирах — узких, в обтяжку, гусарских штанах, с расшитыми шнурами и галунами по швам. Стоя у края платформы, ожидая полной остановки состава, Александр курил, напряжённо сжимая зубами мундштук папиросы.
Внешне всё выглядело вполне благопристойно. Под крики «ура!» окружающей толпы, великий князь обошёл с царём солдат и, сев в открытую коляску, поехали в Зимний дворец. По всему пути народ несметной толпой бежал за ними.
Коляска слегка тряслась на булыжниках мостовой, и эти громкие, тяжёлые удары тупой болью отзывались в голове и во всём теле Николая Николаевича. Братья ехали молча, сосредоточенно. Каждый был погружен в свои мысли. Неожиданно Александр произнёс:
— Я встретил тебя лично, чтобы народ не освистал. Ты это понимаешь?
— Николай Николаевич повернулся к нему, его лицо вспыхнуло, но он смолчал. Государь, сняв перчатку, напряжённо вертел её в руках. Только нервно дёрнулась щека. Мельком взглянув на брата, сидевшего с пепельно-бледным лицом, Александр произнёс убийственным тоном:
— Ты всё провалил, всё! Ты не исполнил моё приказание взять Константинополь!
— Помилуй, Саша, — возразил великий князь, — да у меня хранятся телеграммы, коими ты мне запрещал входить в Константинополь.
Государь, отвернувшись, еле слышно пробормотал: «Никогда я этого не запрещал».
Шифры и телеграммы от 29 и 30 января. Всего несколько часов и два маленьких текста, решивших судьбы войны и мира. Но это уже будет другая история.
После Сан-Стефано.
В ПОЛИТИЧЕСКОМ НЕВОДЕ БИСМАРКА
Наши предки, когда наживляли на крючок червей, а иногда и рыбку, приговаривали: «рыба свежа, наживка сильна, клюнь да подёрни, ко дну потяни».
Самым удачливым «рыбаком» в политической игре в начале 1878 года стал рейхсканцлер Германии Отто фон Бисмарк. Аккуратно расставив сети вокруг своих соперников и союзников, он сам не только не клюнул на приманку России, но и поймал её дипломатов на тщательно подготовленную наживку. Сделать это было совсем не сложно.
Министр иностранных дел России Горчаков видел в Бисмарке преданного ученика и слабого конкурента, считая, что Бисмарку тягаться с ним — Горчаковым, признанным кудесником дипломатической закулисы, златоустом международных подмостков, не с руки или, по крайней мере, рановато. Если Александр Михайлович Горчаков заблуждался насчёт Бисмарка, то его подчинённые, граф Шувалов и посол в Берлине Убри, участвующие в сложной дипломатической игре зимою — весною 1878 года, подпали под влияние магнетических чар немецкого канцлера, настоящего демона-искусителя большой политики. Их самолюбию явно льстило, что такой великий человек вдруг соглашается с их мнением, поддакивает, по-дружески сочувствует.
Шувалов сам завёл переписку с Бисмарком в обход стареющего канцлера, не забывая между тем информировать самого императора о наиболее деликатных моментах переписки. «Я надеюсь, дорогой князь, что вы позволите мне повидать вас, когда я буду проезжать через Берлин», — строчил по-французски Шувалов. Подумав, он выделил курсивом строку, — «я чрезвычайно этого хочу...» И патетически закончил письмо такой фразой: «Хотя вы и не католический священник, я, тем не менее, испытываю необходимость вам исповедоваться».
Бывший временщик и шеф жандармов, получивший при дворе прозвище «Пётр IV», граф Шувалов, казалось, достиг зенита славы и был ближайшим советником царя, обладавшим практически неограниченными диктаторскими полномочиями. Про него поэт Фёдор Тютчев написал эти строки:
Однако ничто не вечно под луною. Придворные недоброжелатели Шувалова сумели разными коварными намёками воз будить против него ревнивую подозрительность Александра И. Как рассказывают, за карточным столом государь невзначай произнёс своему партнёру по игре: «А знаешь, я решил назначить тебя послом в Лондон». Сказать, что для Шувалова эта новость была шоком, — это значит не сказать ничего. «Пётр IV» был унижен, сломлен и морально раздавлен. Через неделю после опубликования этого назначения на платформе железнодорожной станции Николаевской железной дороги можно было наблюдать следующую сцену: у последнего вагона первого класса стоял генерал в конногвардейской фуражке, окружённый небольшой группой провожавших. Это был совсем другой человек. Всесильный фаворит поразительно изменился, согнулся и как-то весь поблек. Куда девались гордый подъём головы, надменное выражение лица и презрительное прищуривание глаз! А между тем звание посла при Сан-Джеймском кабинете было по широте и ясности задач, конечно, выше сомнительной прелести начальника III отделения и верховного наушника при русском государе.
