Бали - остров живых богов - [70]

Пришедший на праздник балиец — это не зритель, а участник. Для него весь сценарий — отрезок жизни, происходящий на земле между рождением и смертью и одновременно позволяющий увидеть, что происходит с душой по ту сторону земного существования, когда она не связана земной оболочкой. Кажется, что в глазах жрицы, не утратившей бодрости, хотя она в непрерывной работе с самого утра, уже отражается нечто, связанное с пониманием потустороннего мира, от которого она сама уже недалека. Сознание того, что она делает нечто решающее для последнего очищения душ давно умерших людей, придает ей силы, ибо она уверена, что после ее смерти потомки сделают для нее то же самое.

Последний из сидящих на краю праздничной площади бедняков, как ни далек он от блеска церемонии очищения, чувствует себя принадлежащим к этому кругу судьбы, в котором и ему, если он будет вести соответствующий образ жизни, может быть, доведется когда-нибудь побывать.

Как ни велико различие социального и общественного положения на Бали разных слоев населения, все балийцы, даже 95 процентов принадлежащих к низшей касте судр, которых часто по ошибке не причисляют ни к какой касте, испытывают чувство сопричастности, принадлежности к космосу, называемому Бали. В этом Бали прямо противоположен Индии, где изгои или люди, не относящиеся ни к одной из каст, еще сегодня, несмотря на все законы, призванные положить конец их униженному положению, были и остаются отверженными.

Внезапно вспыхивает открытый огонь, на котором варится рис для предков, и весь павильон освещается ярко-красным светом, в котором сидящая возле котла жрица напоминает своей горделивой осанкой богиню, существо из другого мира, что еще больше подчеркивает ее отрешенный взгляд. Но уже в следующую минуту она возвращается к действительности — опускает большой черпак в котел и начинает раскладывать дымящийся рис в приготовленные миски. После того как миски наполнены, процессия несет еду для душ предков к павильону, где в свете факелов отчетливо видны высокие, красные, с козырьками, защищающими глаза от света, головные уборы жрецов.

В то время как приготовление трапезы для душ предков шло на глазах у всех, кормление происходит лишь в кругу княжеского рода. Это интимный процесс, последняя прощальная трапеза живущих вместе с мертвыми. Теперь, как надеются и верят потомки, души усопших отправятся на небо, откуда уже нет возврата; на этом круговорот возрождения закапчивается, поэтому процедура трапезы продолжается не быстро. Она сопровождается чтением священных текстов на древнебалийском языке. Члены княжеского рода, похоже, знают этот язык, но вряд ли вслушиваются в текст.

Несмотря на то что уже поздняя ночь, праздник продолжается. На том месте, где вечером обычно устраиваются танцы, на бамбуковых кольях натягивают экран, который снизу прижимается стволом банана, и кукловод-даланг зажигает за экраном обычную керосиновую лампу, служащую единственным источником света для театра теней, этого имеющего более чем тысячелетний возраст предшественника нашего телевидения.

Непосвященный, вероятно, спросит: «Что должен означать кукольный театр теперь, когда наступает час прощания с предками?» Наверное, это новый, открывающийся мир в малом, мир, в котором, согласно древним легендам из известных нам индийских эпосов «Махабхарата» и «Рамаяна», изображается борьба добра со злом, такая же, какая происходит в действительности, и здесь, на празднике Балигиа, она должна найти свое окончательное завершение для душ умерших.

В этом многоплановом празднике пет ничего случайного. Все взаимосвязано и взаимообусловлено и имеет свое точное назначение в ритуале. Здесь в «ваянг-кулите» перед прощанием с душами предков открывается. новый мир — мир древнего прошлого, но одновременно и зеркало настоящего и будущего. Экран изображает небо, ствол банана — землю. Он заполняется искусно вырезанными из кожи фигурками подобно тому, как Земля заселяется людьми. Керосиновая лампа олицетворяет солнце, даланг — всесильное божество, которое управляет всем.

Рядом с далангом его помощники, позади — маленькая музыкальная группа — «гендер-ваянг». Вначале даланг, в лице которого соединяются режиссер-постановщик, кукловод, музыкальный аранжировщик и чтец всех ролей, делает жертвоприношение присутствующим богам: ведь помимо того, что даланг — представитель столь разностороннего искусства, на освоение которого потребовался целый год, он еще и жрец.

Вступительному жертвоприношению в этом спектакле (а его можно рассматривать как своеобразное жертвоприношение в большом многодневном жертвенном ритуале в честь предков) уделяется особое внимание. После того как жертвоприношение состоялось, даланг трижды бьет в большой ящик, где хранятся фигурки ваянга. Эти удары служат одновременно и сигналом к началу давно ожидаемого представления, и пробуждением кукол к жизни. Теперь они больше не куклы — они боги и люди, благородные и злодеи, священники, волшебники, убийцы- живые существа, находящиеся на земле и на небесах. Даланг достает их из ящика и с помощью ассистентов раскладывает на стволе банана: добрых — направо, злых — налево. В центре бананового ствола имеется искусно вырезанный в виде листа символ начала и пауз, представляющий собой одновременно древо жизни, символ начала и конца.