Балерина, Балерина - [33]

Потом Элизабета садится, садится на стул, и укладывает руки на колени, и восклицает: О-ля-ля. Потом Йосипина приносит мне цветы, и ставит их в вазу на тумбочке, и садится на кровать, и смотрит на меня. Карло стоит. Карло, мой брат, он возит Элизабету на машине, потому что она старая. Я смотрю на них, а потом вижу и Сречко. Он стоит в конце комнаты под синей лампой, которая подрагивает. Сречко смотрит на меня и смеется. У Сречко больше нет волос, у него больше нет зубов, но он красивый, я знаю, что он красивый, потому что так говорит мама, которой нет. Я вижу ее, у окна стоим мы вдвоем и смотрим на холмы и долину, это ее долина, и на гору, это Ангельская гора, и мама рассказывает, что Сречко красив тут, внутри, и рукой указывает на сердце, там, где у нее болит, потому что папа отправился на небеса и его накрыли белым покрывалом, в баре.

И потом я вижу и Ивана. Чао, Балерина, говорит он, пойдем на прогулку? И я улыбаюсь. Я знаю. Я чувствую, на лице чувствую, что улыбаюсь, и я хочу на кухню, чтобы видеть двор, и я хочу на цыпочки, чтобы видеть еще дальше, за мамиными плечами, и я хочу петь, и я пою:

Во-о-оларе-е-е, о, о!

Кантаре-е-е, о, о, о, о!

И потом поют все. Йосипина, Карло, Элизабета, Сречко, который еще и плачет, и Иван, который смеется, и у него золотая цепочка на шее.

Во-о-оларе-е, о, о!

Кантаре-е-е, о, о, о, о!

И потом хлопают в ладоши, все, и Иван говорит, что я умница, что я не только балерина, что я еще и кантанте, и по-нашему это значит певица. И потом я поворачиваюсь. Я знаю, что я поворачиваюсь. И я вижу вазу с цветами, которые принесла Йосипина, и я знаю, что я схвачу ее и брошу туда, в дверь, где Иван. Я знаю, что схвачу ее и брошу в него, туда, в дверь, под ноги, в голову, чтобы его разорвало, и потом Карло скажет: Не будь дурочкой, порка путана, ведь ты его убьешь! Я знаю, что так будет. Сейчас я вижу его на полу, Ивана, который меня вылечит, я вижу его, как он держится за голову, вижу его цепочку и кольцо на руке, и думаю, что мне так хорошо, и я хочу пить кока-колу, чтобы потом рыгать.

Я знаю, что новый день. Йосипина нивеей мажет меня сзади и говорит, что поздно или рано мы все должны отправляться на небеса и что время бежит быстро. Я лежу на животе, и она говорит это, и нивеей мажет мне рану. Она говорит, что я уже месяцами не встаю с постели, что я не листаю журналов, и что я не хочу есть, и если так и дальше пойдет, то сама отправлюсь на небеса. Потом я смотрю на нее. Я вижу ее, она смеется, она не пьет со мной кока-колу, и она уходит.

Потом я смотрю в потолок, он белый и синий, и я больше не чувствую ног, я больше не чувствую рук, и я не знаю, что я лежу.

Сейчас у меня Карло. Он смотрит на меня. С ним Йосипина. Они говорят, что я умерла, и больше ничего не говорят. Йосипина плачет, а Карло отводит взгляд, туда, к двери. Потом приходит кто-то, он еще не был у нас на кухне, и кладет мне руку на глаза, и говорит, что мне повяжут платок вокруг головы, чтобы закрыть мне рот, и что они могут побыть со мной один час, все, кто хочет в последний раз меня увидеть, потому что потом меня положат в гроб. Я слышу Карло, он разговаривает. Он говорит, что знаком с этим врачом, что он словенец, что он поет в хоре в Набрежине.

Мне холодно. Я думаю, что зима и что я без носков. Я думаю, что ночь без луны и без звезд, я думаю о том, что не могла бы увидеть Карло рядом с полем, как он разговаривает с дядей Феликсом. Я думаю, что мама забыла надеть мне носки.

Потом я слышу колокола. Я знаю, что меня несут в церковь. Я слышу колокола и орган. Потом я слышу Карло, который говорит, что надо что-нибудь дать священнику и еще тем, которые опустят меня в могилу. Хотя бы на литр, говорит он. Потом я слышу Йосипину. Она говорит, что надо людей позвать в дом, что она сварила суп. И потом я слушаю священника. Помолимся! — говорит он. И я слышу их, как они молятся, и вдруг я слышу голос, который не знаю. Я знаю, что он уже был когда-то на кухне, этот голос. Я знаю, я его слышу. Потом я узнаю его. Он далеко, но я его слышу, это голос Сречко, который поет. Тихо, но я слышу его и думаю, что он поет что-то из Бетховена, потому что Сречко знает всего Бетховена.

Потом я слышу, что кто-то говорит ш-ш-ш-ш, и Сречко больше не поет, и мне грустно, потому что у меня болит, здесь, рядом с сердцем у меня болит, там, куда мама кладет руку, когда стоит у окна и смотрит во двор.

Сейчас меня опускают, я чувствую. Я чувствую, что падаю глубоко вниз, и я думаю, что я в земле, потому что не может быть иначе, как говорит Карло. Сначала отправляешься в землю и потом, если все в порядке, на небеса, если ты их заслужил. И я слышу голос. Он говорит. Он говорит, что вместе с Балериной снова ушел один из наших, о котором мы не знали, что он среди нас. Как незаметно жил, так и ушел. Потом он говорит, что Балерина была, как и вся ее семья, достойной, что она была наша и мы вообще не знали о ней. Как незаметно жила, так же и ушла, и оставила большую брешь в нашей общине! Потом я слышу Карло. Карло говорит тихо. Какая ерунда, ну какую ерунду они говорят, путана эва, говорит Карло тихонько. Пусть покоится с миром, еще говорит тот, и потом я слышу, что они поют. Я не хочу, чтобы они пели, я не хочу их слышать, я хочу на кухню, я хочу к окну, чтобы видеть двор, и дерево, где спят птицы, и поле, и холмы, и долину, мамину долину. И потом они больше не поют, вдруг. Потом я слышу, что на меня бросают землю. Мама говорит, что я тоже бросала землю на дядю Феликса, но я была еще девочка, и я разговаривала, и я играла, и я ходила в школу.