Баламут - [15]

— Трусишка! — говорила тем временем Лариска. — Не шевелись уж, а то снова шлепнешься. И не шипи, я все равно не испугалась.

Между пронизанной насквозь солнечными лучами листвой бузины, как бы занявшейся зеленым пламенем, Олег отыскал крошечный глазок. В этот глазок он и смотрел на Лариску и сидевшего на ветке березы неуклюжего взъерошенного птенца, вероятно, еще не научившегося как следует летать.

— А вот, кажись, и мамка наша… Волнуется, беспокоится о тебе, неслухе. Да сиди ты, сиди, уродливая моя смешинка! Она сейчас подлетит. А я ухожу. — Лариска засмеялась и, подхватив с земли свои грабельки, отбежала чуть ли не к кусту бузины, за которым схоронился Олег.

Теперь Лариска стояла лицом к Олегу. И он даже дышать перестал, боясь, как бы девчонка не обнаружила его, сидевшего на корточках в зарослях разных там кашек, васильков, кукушкиных слезок и бог знает еще каких луговых цветов, истекавших слатимым ароматом горячего земляничного варенья.

Отведя в сторону мешающую ему ветку, Олег лишь глазам дал волю: смотрел, и смотрел, и все никак не мог наглядеться на стоявшую неподалеку от него по колено в цветах девушку. Спроси его через полчаса: в каком была Лариска платьице, повязана ли была ее голова косынкой или нет, он, Олег, ответил бы, растерянно пожимая плечами: «Не знаю… я… я не об этом думал». Правда, ему не до этого было! Он глядел сейчас на Лариску и с тревожным недоумением спрашивал себя: неужели перед ним была та самая девушка, с которой он еще вчера бок о бок копался на осточертевших огородных грядках, бежал от дождя вместе с ней к тихой калине, потом сидел с ней же под гостеприимным деревом, и даже… да, да!.. и даже поцеловал ее в шею? Неужели все это было наяву, а не во сне?

А Лариска, не подозревая о том, что за ней подглядывают, все никак не могла сорваться с места. Взгляд ее, как бы озаренный внутренним, колдовским светом — ясный, смеющийся, в то же время по-детски застенчивый и любопытный, по-прежнему был устремлен в сторону березки.

Тут и Олег тоже загляделся на трясогузку, опустившуюся на ветку рядом со своим найденышем, обрадованно затрепетавшим дымчатыми крылышками. А когда поднялся Олег на ноги, огляделся вокруг — ни Лариски, ни трясогузки с детенышем!

«Прозевал!» — сокрушенно вздохнул Олег.

Уж не горела веселым зеленым пламенем бузина, потускнела и красавица березка, недавно еще слепившая своей первозданной белизной. Померкли и цветы-цветики.

Глянул Олег на небо и присвистнул. Почти через весь небосвод распростерлась свинцово-сизая пелена. Зловещая, не предвещающая ничего хорошего, она-то и затмила солнце. Правда, светило чуть проступало сквозь серую грязную муть, проступало маслянисто-расплывчатым блинцом. Но через миг-другой и масляный этот блин совсем пропал: чернильной гущиной наливалась распростертая над землей страшная лавина, уже касаясь своим концом выплывающей из-за гор еще более страшной черной тучи.

Выхватив из-за пояса легкий Кириллов топорик, Олег крупно побежал к настороженно притихшему колку.

VIII

Едва успели прижать принесенными Олегом переметками вершину стога — молодцевато-осанистого, словно бы старательно причесанного, как в мглисто-черной, бурлящей вышине что-то раскатисто треснуло, и над землей повисли вниз тормашками сразу три уродливо-ветвистых дерева. Еще не успели эти огненные деревья кануть в Светлужке, а уж небо снова сотрясли новые раскаты. И тотчас на землю обрушился шквалистый ливень.

— Ой, мамынька моя родная! — завопила дурным голосом Сонька и, упав лицом в примятую траву, засучила оголенными выше колен мертвенно-белыми ногами.

К Соньке подлетел коршуном Тишка и, подхватив ее, поставил на ноги.

— Не дури! Чего паникуешь? — орал он во всю глотку. Похоже было, Тишка хорохорился лишь для храбрости, сам же он перепугался не меньше Соньки. — Понеслись, залетка, к жилому вагончику… Самая пора местечко выгодное там захватить!

К желанному тому вагону, занимавшемуся чуть ли не каждую минуту жгучим малиновым пламенем, уже бежали со всех сторон люди, впопыхах побросав где попало вилы и грабли.

Всхрапывая, бились в упряжке мокрые, отощавшие лошади, матерились на чем свет стоит ездовые. Они никак не могли распрячь осатаневших своих коняг.

А по опустевшему лугу носился неприкаянным бесенком Бубенчик. Перепуганный насмерть жеребенок теперь даже не ржал. Раз он едва не сшиб с ног кузнеца и Олега: они одни не бросились сломя голову к вагончику, а медленно и тяжело шлепали по хлюпающей воде.

«Успела Лариска до ливня спрятаться в теплушку? Или ее тоже прихватил дождь? — думал Олег, — Только бы не заробела… Пусть себе бабахает гром, пусть ярятся молнии, а ты, Ларис, не трусь! Не трусь, и все тут!»

То спереди, то сзади ломались в выси молнии и отвесно, раскаленными добела пиками, вонзались, чудилось, где-то рядом.

Лишь во время слепящих вспышек можно было увидеть на долю секунды тугие, секущие плети дождя, беспощадно стегавшие виноватую в чем-то землю.

И Олег, и дядя Кирилл промокли до последней нитки. Неизвестно как молчун кузнец, а вот Олег чувствовал себя в этом грохочущем аду просто отлично. Отпала всякая нужда купаться: холодный ливень освежил, вернул силы, и сейчас Олег охотно взялся бы снова за вилы.