Бал в небесах - [9]

Он поудобнее устроился в кресле, приготовившись к недолгому полету.

Разбросанные огни города промелькнули под крылом самолета. Двое других пассажиров оказались бизнесменами из Мадраса. Они разговаривали на хинди, и Дейк понимал лишь отдельные слова; впрочем, он понял, что разговор шел о филадельфийском отделении Банка Индии.

Он все еще не мог привыкнуть к тому, что таких, как он, пак-индийцы считали людьми второго сорта. Тойнби[2] подошел к этой проблеме с позиции ученого и назвал сложившуюся ситуацию «экологией цивилизаций»: огромное колесо, дескать, медленно повернулось, и Восток снова стал источником жизни. Дискриминация была неявной, но совершенно неумолимой. В крупных городах появились индийские клубы. Американцы могли попасть туда лишь в качестве гостей, в члены такого клуба их не принимали. Среди американок стало модно носить сари и рисовать кастовые знаки на лбу. Посол Пак-Индии встретился с президентом США – сари исчезли из магазинов, а в модных журналах появились намеки на то, что носить знаки – дурной тон. Было время, когда еще можно было эмигрировать в Индию – страну новых возможностей. Но желающих оказалось так много, что Индии пришлось вводить жесткие ограничения и, хотя теоретически возможность попасть туда оставалась, существовали огромные сложности, поскольку, кроме всего прочего, для этого требовались наличные деньги. Несмотря на то, что войны семидесятых заметно снизили расовую напряженность в Штатах, там еще сохранились небольшие, но влиятельные негритянские группировки, которые с ликованием приветствовали усиление влияния темнокожей расы на события, происходящие в мире. К своему негодованию, они очень скоро обнаружили, что пак-индийцы очень гордились своим арийским происхождением и внесли в свои отношения с неграми лишь ненависть, оставшуюся со времен напряженности на Фиджи и приведшую к межрасовым войнам. Из жителей Пак-Индии только цейлонцы имели некоторую примесь негритянской крови, явившуюся следствием древних африканских вторжений. Но Пак-Индия относилась к Цейлону совсем как Америка к Пуэрто-Рико во времена, предшествовавшие аннексии Пуэрто-Рико Бразилией. Индийцы будут вести себя с американцами вежливо, даже приветливо, но в любом разговоре с ними можно уловить убежденность, пронизывающую все, о чем бы ни шла речь, что говорят они с представителем умирающей нации. Нации, которая уже пережила период своего расцвета и время, когда она влияла на решение судеб мира. Нации, которая должна неминуемого скатиться к положению нищего просителя, чья свобода – лишь ничего не значащая формальность.

У нас все было, подумал Дейк, а мы пустили по ветру наше богатство: мы выдирали уголь, железо и нефть из недр теплой земли, растратили всю нашу медь, леса и плодородные земли и швырнули их в лицо нашим врагам. Нам удалось одержать над ними победу, и мы остались на пустой разоренной земле. Можно ли было избежать такого конца? Чего мы не сделали и что сделать было необходимо? Должны ли мы были использовать те знаменательные события 1945 года и завоевать всю планету? Или нам следовало побросать оружие, экономить ресурсы и смиренно умереть в тяжелые шестидесятые? Как так получилось, что какие бы шаги мы не предпринимали, они оказывались неверными, что пути, лежащие перед нами, так или иначе вели к катастрофе? Ведь Англия тоже когда-то умирала и ей, как и нам, оставалось несколько жалких лет, намеченных неумолимой судьбой, так почему же мы не в состоянии извлечь уроков из ее поражений, почему не можем проложить новых дорог?

Ему пришло в голову, что ситуация, в которой оказалась страна, похожа на парадокс, не имеющий объяснения. Более того, все попытки решить эту загадку приводили к неминуемой гибели. Словно существовала некая холодная и враждебная сила, разбивающая сердца людей.

А может быть, мы стали жертвами собственной глупости? И еще слепоты.

И неспособности увидеть и сделать вывод из очевидных вещей. А не похожи ли мы на Дарвина Брэнсона: может, мы, как и он способны некоторое время, иногда долго, делать добро, но неспособны сделать последний решительный шаг? Ведь Брэнсон ослеп в самый критический момент.

Дейк вдруг подумал, что скажет на все это Патриция. Он страшился встречи с ней. Казалось, она любила его во всех его проявлениях, зато совершенно не в состоянии была понять того главного, что направляло его поступки.

В Филадельфии, совершенно не пострадавшей во время войны, популярна была такая шутка: поскольку большинство исполнительных органов правительство вынуждено было эвакуировать в этот город и поскольку город совершенно не подвергался бомбардировке, филадельфийцы объявили, что их враг необычно проницателен и понимает, что уничтожив весь бюрократический аппарат, он не только не причинит правительству США никакого вреда, а, наоборот, окажет ему неоценимую услугу.

И даже теперь, когда людей терзал постоянный страх, казалось, что в этом городе царит атмосфера какой-то необыкновенной защищенности. Даже подземное строительство велось здесь с меньшим размахом, чем где бы то ни было. Город напоминал строгую пожилую даму, шагающую через грязь, чуть приподняв юбки, чтоб не запачкаться, но все время помнящую о приличиях, – шагающую с таким мудрым и всепонимающим видом, как будто во времена своей почти забытой юности эта старая леди выделывала бог знает какие штуки. Резкое снижение скорости толкнуло Дейка вперед, но натянувшиеся ремни удержали его от падения. А десятью минутами позже он уже направлялся в старом дребезжащем такси к дому Патриции, который оказался неожиданно скромным.