Бакунин и Нечаев - [10]

2 ноября 1872 г. Бакунин так выразил свою симпатию к Нечаеву в замечательном письме к Огареву, которое заслуживает того, чтобы привести из него пространную цитату: «Мне глубоко жаль его. Никто никогда не причинил мне умышленно так много вреда, как он, но мне все равно жаль его. Он был человеком редкой энергии, и когда мы встретились здесь, в нем пылало очень горячее и очень чистое пламя за наш бедный угнетенный народ; наше историческое и нынешнее национальное бедствие причиняло ему подлинное страдание. В это время его наружное поведение было достаточно отвратительным, но его внутреннее „я“ не было грязным. В нем был и авторитаризм, и необузданное своенравие, которые, к несчастью, вместе с его невежеством и с его макиавеллизмом и с его иезуитскими методами, наконец, безвозвратно затянули его в трясину… Однако, внутренний голос говорит мне, что Нечаев, который навеки погиб и наверняка знает, что он погиб, будет теперь взывать из той пучины, в которой он ныне находится — покореженный и запачканный, но отнюдь не подлый и заурядный, со всей своей первобытной энергией и отвагой. Он погибнет как герой и никого и ничего не предаст. Таково мое убеждение. Мы увидим, прав ли я.»

Завершение нечаевской истории может быть изложено кратко. На суде в Москве в январе 1873 г. он держался с непреклонной непокорностью. «Я отказываюсь быть рабом вашего тиранического правительства, — заявил он. — Я не признаю Императора и законов этой страны.» Он не отвечал ни на какие вопросы и был стащен со скамьи подсудимых, крича: «Долой деспотизм!» После того, как он был приговорен к двадцати годам каторги, он заявил о себе как о «сыне народа» и призывал Разина и Пугачева, «которые вешали дворян, как во Франции отправляли их на гильотину». На церемонии «гражданской казни», последовавшей за его судом, он кричал: «Долой царя! Да здравствует свобода! Да здравствует русский народ!»

Последние десять лет жизни Нечаев провел в одиночном заключении в Петропавловской крепости, из которой он, по его ложному заявлению якобы бежал в 1869 г. Его поведение в заключении, как сказал Макс Номад, было «одним из величайших эпизодов революционной истории». Когда генерал Потапов из тайной полиции посетил его тюремную камеру и предложил ему снисхождение, если он согласится стать предателем, Нечаев ударил его по лицу, разбив его до крови. На протяжении следующих двух лет его руки и ноги оставались закованными в цепи, до тех пор, пока его тело не начало гнить.

Однако, дух Нечаева не был сломлен. В самом деле, даже в тюрьме он был способен воздействовать своим харизматическим обаянием на других, привлекши на свою сторону свою собственную охрану, которая начала называть его своим «орлом». Он давал читать им нелегальный журнал партии «Народная Воля» и даже учил их, как писать шифрованные письма. С их помощью, фактически, он получил возможность установить связь со многими своими собратьями-заключенными и, время от времени, с внешним миром, отправляя письма Исполнительному Комитету «Народной Воли», накануне убийства Александра II. Вера Фигнер говорит в своих мемуарах об их (членов ИК — прим. перев.) волнении, когда они узнали, что Нечаев был все еще жив и находился поблизости — в Петропавловской крепости, а не в Сибири, на которую он был осужден. Их планы освободить его были, однако, отсрочены из-за того, что Исполнительный Комитет сконцентрировал всю свою энергию против царя. После казни царя, «Народная Воля» была разгромлена, а взаимоотношения Нечаева с его охраной были открыты, благодаря предательству одного из его товарищей по заключению. В результате, более шестидесяти тюремных солдат были арестованы и преданы суду, в то время как Нечаев был переведен на смертельные условия режима, которые быстро и окончательно разрушили его здоровье. Он умер от туберкулеза легких и цинги 21 ноября 1882 г., в возрасте 35 лет, погибнув «как герой», как и предсказывал Бакунин.

Заключение

Как же можно оценить Нечаева?

Был ли он абсолютным негодяем без каких бы то ни было достоинств, или же — преданным революционером, несправедливо оклеветанным его завистниками?

В некоторой степени, конечно, он остается загадкой, и его полная биография, основанная на всех имеющихся в наличии источниках должна быть поразительной, и она стоит того, чтобы ее создать. Между тем, однако, некоторые выводы могут быть сделаны. Говоря о его положительных сторонах, нельзя отрицать его отвагу и преданность. Он был наделен, говоря словами Сажина, «колоссальной энергией, фанатичной преданностью революции, стальным характером и неутомимой способностью к работе». Он прожил свою жизнь в бедности и крайнем самоотречении. Из денег, которые он получил из Бахметьевского фонда, он не взял себе ни копейки. Нельзя также подвергать сомнению искренность его революционного пыла или его ненависть к привилегиям и эксплуатации. Он заплатил за это заключением в подземелье, почти в течение трети своей жизни, — удел, который он нес с терпением и благородством, непревзойденными в анналах революционного мученичества.

Но его самоотверженная одержимость носила грубый и безжалостный характер. Она не сдерживалась сердечностью и человеческим состраданием, которыми Бакунин обладал в таком изобилии. Нечаев победил влияние сострадания при помощи своей чудовищной энергии, рассчитанного аморализма и безграничной ненависти к власть имущим и ко всем тем, кого он считал своими врагами. Его главными недостатками, писал Лев Дейч, были «безграничная уверенность в своей собственной непогрешимости, полное пренебрежение к человеческому существованию и систематическое применение того принципа, что цель оправдывает средства». Он относился ко всем мужчинам и женщинам как к простым орудиям в революционной борьбе, а поэтому он отрицал самоценность и достоинство их личности, считал их совершенно одинаковыми. С начала его пути, писал Альбер Камю в «Бунтующем человеке», «его жертвами были окружавшие его студенты, революционеры-эмигранты во главе с Бакуниным и, наконец, его тюремная стража…» Ему ничего не стоило подвести непреклонных радикалов под полицейское подозрение ради того, чтобы еще глубже вовлечь их в свою конспиративную деятельность. Он поднимал революционную целесообразность до уровня абсолютного блага, перед которым должны отступить все соображения нравственности. В интересах реолюции, в определении которых он считал себя единственным судьей, любое действие было оправдано, любое преступление было узаконено, как бы отвратительно оно ни было. Он применял воровство, шантаж и убийство, и это же он проповедовал своим товарищам по конспирации. Более того, он использовал эти средства против друзей точно так же, как и против врагов. «Он обманывал каждого, кого он встречал, — пишет Э. Х. Карр, — и когда он был не в состоянии обмануть их, его власть исчезала.» Его оригинальность, как подчеркивал Камю, заключалась «в том, что он вознамерился оправдать насилие, обращенное к собратьям».