Бахтале-зурале! Цыгане, которых мы не знаем - [24]

Как будто в уныло черно-белом кино внезапно очутились цветные персонажи!

Цыганская улица!..

…Одно лицо — смуглое, длинное, с тонкими чертами; нос узкий, с горбинкой, глаза как рыбки, завлекалка вьется… Взгляд не отвести! На пальцах левой руки три перстня, запястье обхватывает серебряный браслет. На вид лет пятнадцать, но глаза взрослые. Голова в косынке — значит, замужняя.

Другая — косенькая, как Гончарова, круглолицая, с большими губами. Настоящая Африка! Одета беднее. Серьги попроще и перстень один.

В домашних тапках — через все бездорожье распухшей и склизкой апрельской нови. Соседки? Подружки? Заметив меня, переглянулись — кто я такой? Беспечно, но искоса. Отправились дальше. По ходу привычных таборных забот. Они тут дома, а русские в гостях.

Улица такая, как будто по ней только что проехалась колонна «бэтээров», вся в жижу и кисель, без сапог не пройдешь, утонешь по колено. Какие-то участки выложены гатью из бревен и досок. Дома большие, плотно жмутся друг к другу, не оставляя их обитателям ни единого шанса на огород, сад или клумбу. Кое-где сохранились времянки старой застройки. Кумпания тимони въехала в Пери еще в 1971 году, но деньги на строительство нормальных домов — «с фундаментом, с печью» — появились не сразу. Сейчас у многих под окнами припаркованы автомобили. На крышах антенны. Основательно живут.

Здравствуйте, ромалэ!

Поскольку день будничный, мужчины на заработках — уехали в город. В таборе — дети, старики и женщины. Молодки все в работе и хлопотах. Одна тащит ведро воды, две другие с трудом тянут санки с мешком угля. Четвертая колет на лучины дрова. Как будто мужья это сделать не могут! Я сначала цыганочек жалел, думал — им сложно, но, как оказалось, патриархатом они не измучены, он им не в тягость — так же, как раньше ведро на голове. О другом и не думают.

Дед с бабкой жгут теплинку. Все опрятные, чистые. Следят за собой. Исключение — дети. Эти угваздались по полной программе! Потому что нисколько не боятся испачкаться — мамы их за это не ругают. Никто не одернет: «Посмотри на себя! В каком виде ты пришел!» Грязный ребенок — счастливый ребенок.

Цыганята беспечно шастают по лужам, сбивают друг друга с ног, падают, не плачут. Губастый мальчонка, подпоясавший болоньевую куртку красным шарфом, чертит на земле нечто вроде «классиков» громадным топором. Мне в его возрасте и перочинный-то ножик не доверяли! Вот почему они вырастают такие цельные и самостоятельные натуры.

Парень лет двадцати кричит мне с крыльца:

— Вы к кому?

— К Гоге с Парадáйцей.

Это вместо пароля. Сигнал о том, что я не чужой, кого-то тут знаю. У цыган очень четкое разделение мира на своих и чужих. Чужаками считаются все нецыгане. Для них придумано слово — «гажё»[30]. Отношение к «гажам» у котляров мусорное. У них в подсознании — двойная мораль. Перед своими цыган должен быть честен, а вот «гажей» не грех и обмануть. Развести на деньги, использовать в своих целях, припугнуть, нагрубить — с «гажами» это можно. Если ты не партнер по бизнесу, не большая шишка, не врач, не участковый — кто ты такой, чтоб с тобой церемониться? Катись подальше из нашего табора! До сих пор не понимаю, как мне удалось этот лед растопить. Дэвла помог!

Дэвла — это цыганский бог. Он им помогает и защищает. Если цыгане исповедуют православие, Дэвла — православный; если ислам, Дэвла — Аллах; если сектанты, Дэвла — Иегова; если буддисты — вы сами догадались.

Пробираясь по табору (а табор тимони достаточно обширный — 120 домов), я, видимо, где-то не там свернул и немного заблудился. Но мне так лучше — для объема впечатлений. Я наблюдаю — цыганские дети построились в линейку, как солдаты на плацу. «Ша-гом-марш!» — командует один, и строй марширует, зычно отбивая: «Раз-два-три! Раз-два-три!» При виде меня шеренга останавливается. Цыганята козыряют — рукой к голове:

— Здравия желаем, товарищ майор!

«Эге, — думаю, — значит, они и не представляют, чтоб какой незнакомец, кроме как из милиции, мог к ним заглянуть. Наверное, взрослые их подучили. И с каким же складным подучили расчетом: майор — птица важная, из кабинета, он в табор не поедет, пошлет кого-нибудь чином поменьше — хоть лейтенанта, а лейтенанту от такого приветствия будет приятно, он улыбнется».

В кумпании тимони я не впервые. Здесь живет Парадайца[31] — старшая дочка Греко и Лизы. К ней-то мне и надо.

А вот стоит Мода, по паспорту Милорд — компактный старичок, латает крылечко. На нем поношенный темный пиджак и кепка, которую было бы не жалко однажды потерять; недельная небритость. Менее всего этот человек похож на барона, однако он-то и есть барон. Барон Милорд!

— Бахтале-зурале!

Мода родился в 1937 году. Окончил три класса, умеет читать. Титул к нему перешел витиевато — сначала бароном был брат его матери, потом его брат, а потом уж и Мода. У него четыре сына, трех он выделил, а сам живет с младшим, как и велит цыганский закон, согласно которому дом и хозяйство наследует не старший, а младший сын. Он остается с отцом и матерью, но жена у Моды уже умерла, «без хозяйки сложно».

Барон прикормил рыжего котенка. Про таборных людей он говорит «мой народ» или «мои люди», но реально делами заправляет не Мода, а некий Дюшан.