Бахтале-зурале! Цыгане, которых мы не знаем - [23]

Из брежневских времен вспоминают случай. Греко Мустафа договорился о крупном подряде с одним заводом, но ему сначала нужно было закончить текущий заказ на другом предприятии, и он отлучился. Вместо него к главному инженеру приходит его зять по имени Гого и говорит:

— Я слышал, что у вас есть для нас работа.

— Да, — отвечают. — Работа есть, но мы привыкли иметь дело с Греко и будем ждать его возвращения.

Тут Гого делает печальную мину и вздыхает так, что просто нельзя не поинтересоваться, почему он так вздыхает.

— Умер Греко, — говорит им Гого и получает подряд себе. Спустя месяц та же самая дверь в заводской конторе плавно отворяется и заходит Греко — восстал из мертвых! Главный инженер вместо того, чтобы славить чудо, теряет дар речи. Правда постепенно выплывает наружу. Зять увел заказ у собственного свекра!

«Ну и Гога! Ох уж этот Гога!» — сказали цыгане, а кончилось тем, что в кумпании Греко этот инцидент давно позабыли, а в кумпании Гого до сих пор рассказывают с той же гордостью, как древние римляне о доблести Цезаря.

Вообще у цыган быть пробивным, найти лазейку, обойти закон (не тупо нарушить, а умело обойти, например, сойдясь и договорившись с нужными людьми) — одно из самых почетных качеств. И цыган цыгана тоже может обмануть, но так, чтобы потом к нему не смогли серьезно придраться уже с точки зрения таборных законов, потому что если не могут придраться — это уже красиво и ловко, то есть опять же более доблесть в глазах общественности, чем подлый обман. Поощрять, конечно, за такое не станут, но и строго не спросят.

— В Советском Союзе нам лучше жилось — красть было проще, — признался мне как-то один цыган из молдавских котляров. — На складах, на заводах все было государственное, ты договоришься, и русские начальники сами тебе это в табор привозят. Получалось, что и крали-то чужими руками! Очень удобно. А потом — приватизация, все стало чье-то, а не общественное. Расхищать перестали. Потому что опасно.

Но это изнанка и закулисье. Греко как барон таких откровений себе не позволяет.

Я его спрашиваю:

— Греко, послушай, а если бы сейчас дали тебе четверку лошадей, повозку, кнут, уехал бы в кочевье?

— Гулять? Нет. Я не согласен! — отвечает Греко.

— Мы — цыгане-домоседы, — вторит Амбрэл. — Мы привыкли работать на одном месте. У нас дети учатся. Другая жизнь.

— И не тянет?

— Нет!

Но вот эпизод — его рассказал мне Олег Котельников, питерский художник. Он ехал автостопом и застрял на трассе — где-то под Вологдой, никто не берет. Голосуй, не голосуй — все машины мимо. Какая-то деревня. Пошел, познакомился. Кончилось тем, что на ночь Олега приютили цыгане. Жили они в деревянном доме, посреди которого была расставлена палатка. Мебели не было, а палатка стояла! Цыгане Олегу постелили на скамье, а сами спали внутри палатки. Сила привычки.

Из-под Ленинграда, со станции Поповка, табор мустафони тоже переехал.

— Почему так решили?

— Дела не шли, — отвечают цыгане. — Сын у барона погиб на рельсах — попал под поезд. Несчастливое место.

— А в Иванове счастливое?

— В Иванове счастливое!

— Я тут родился! — произносит Женико, как будто хвастается.

В Ивановскую область мустафони вернулись в 95-м. Сперва они устроились рядом с Бурмакино (по шуйской дороге), на краткий период объединившись с табором немцони. Построили времянки, но там было тесно, ни света, ни газа, и через год кумпании разъехались — одна в Горино, другая в Панеево.

Интересный факт: Греко в Бурмакино времянку не делал — зимовал в палатке, по старинке — с буржуйкой, на цыганской перине. Герой? Герой! Но на этот героизм его вдохновила обычная жадность! Старик прижимистый, копейки считает. Это, я думаю, в нем говорило эхо голодного военного детства, бессознательный страх воспоминаний о той нищете. А, впрочем, неважно — хотел так и сделал; большой характер — оригинальный, самостоятельный; это — основа.

В Панеево котляры обустроились с необычной основательностью — жилье оформили, ввели в эксплуатацию, получили прописку. Хотя и с потугами, а налоги платят — на имущество, на землю. Провели в табор свет, провели в табор газ. Все по закону. Есть, разумеется, несколько домов, возведенных нелегально, в администрации об этом знают, но смотрят сквозь пальцы — то ли повязаны, то ли им некогда, то ли не с руки… Да и пускай! Привыкли к цыганам. Пятнадцать лет они уже здесь! Табор невеликий — тридцать два дома — но колоритный. Живут-поживают.

А родственники — в Пери, Тюмени, Одессе, Самаре, Туле, Малоярославце, Ростове Великом, Москве, Александрове. Где только нет!

Как же они там?

Перуанцы

В поселке Пери одна часть — русская, другая — цыганская. Иду по русской. На дворе — апрель месяц. Под ногами — слякоть, вокруг — промозглость. Убогие домишки с пустыми окнами. Свинцовое небо. Старые деревья. Косые заборы. В огородах долеживают свое последние островки снега; он жесткий и грязный — его как будто сюда положили перед тем, как выбросить. Пес, похожий на старую мочалку с четырьмя лапами, шумно лакает из лужи воду. Безысходная серость. Неуютно и сыро.

Вдруг — ярко-синяя косынка! Красная юбка. Рядом с ней — желтая… На-ча-лось!