Бахчанов - [21]

— Капитализм размыл старые, рабские устои, жизни всюду, куда только он проник. Посмотрите на западноевропейские страны…

— Путь Европы не путь России! — привстав, перебил его Лойкин. — У нас община. А вы этого не понимаете. Однако все-таки ответьте на мой вопрос!

Солов смерил Лойкина уничтожающим взглядом:

— Гадать на кофейной гуще не умею.

Лойкин откинулся на спинку стула и рассмеялся.

Алеша не знал, улыбаться ему или нет. Он посмотрел на Бабушкина. Тот тихонько толкал в бок хозяина квартиры.

— Товарищи, просьба кушать блины. Стынут ведь, — сказал хозяин. Рабочие переглянулись и несмело потянулись к блинам.

— Позвольте мне один вопрос! — Бабушкин по-ученически поднял руку. — Как вы смотрите на Георгия Валентиновича Плеханова?

И он поочередно повернулся к Лойкину и к Солову.

— Странный вопрос, — ответил Лойкин, небрежно помешивая чай оловянной ложечкой. — Плеханов, несомненно, крупная личность, но, к сожалению, он отошел от нашей точки зрения и стал социал-демократическим доктринером.

— Кстати, — заметил Солов, — эта крупная личность как раз и утверждала неизбежность перехода России на капиталистический путь развития. Понятно, вторая половина его взглядов требует обстоятельного критического разбора. Но не в ней главная суть.

— А мне кажется, что именно в ней! — снова встрепенулся Иван Васильевич и, встав со стула, обратился к Солову:

— Вы чего-то не договариваете. Правда, мы не искушенные в марксизме люди, но кое-кто из нас почитывал брошюрки, — Алеша с удовольствием уловил на себе мгновенный взгляд Бабушкина, — и, конечно, мы хотим знать не полправды, а всю правду!

Солов с холодным любопытством смотрел на Бабушкина. Лойкин, как автомат, мешал ложечкой давно остывший чай, видимо так и не собираясь его пить.

А Иван Васильевич уже повернулся к нему:

— Вот вы утверждаете, что спасения народа можно ждать только от общины, а того, что эту самую общину поедом едят мироеды, вы видеть не хотите. А что вы говорите нам? Знайте, мол, — ваш теоретик Плеханов неправ, утверждая, что революционное движение в России может восторжествовать только как революционное движение рабочих, и поэтому сидите сложа руки и не рыпайтесь… Значит, вы обрекаете рабочий класс на бездействие? Значит, вы гасите в нем дух борьбы? Тем самым вольно или невольно вы помогаете рабскому режиму! Поэтому мы не можем принять вашу точку зрения… — он вновь повернулся к Солову, — точно так же, как и вашу, потому что вы только благословляете капитализм, но не хотите проклясть его и уничтожить. Вы призываете к примирению с ним, тогда как история велит нам бороться до полного его свержения. Вы зовете бороться только с теми, кто отрицает неизбежность промышленного развития России, но не верите ни в социализм, ни в революцию…

— Верить в то, чего еще нет? — процедил Солов, рассматривая свои ногти. — А капитализм все-таки реальность.

— Скажите, пожалуйста, — продолжал Бабушкин, — ради чего люди поднимут знамя борьбы, если, по-вашему, капитализм вечен? Как же это так, сами посудите, товарищи, — он обвел глазами собравшихся, — бороться, не имея цели?

— Действительно, странно! — громко сказал Алеша, с нескрываемым восхищением глядя на Бабушкина.

— И вы, и вы, — Иван Васильевич поочередно кивнул на Солова и на Лойкина, — хоть между собой кой в чем и не согласны, но в результате одинаково стремитесь обезоружить нас. Теперь даже неискушенный в политике человек, — Иван Васильевич многозначительно взглянул на Алешу, — и тот поймет, что вы не годитесь, господа, быть руководителями нашего кружка, ибо далеки от революции, как небо от земли.

Он сел, и тут заговорили все сразу. Бабушкин как бы развязал языки молчавших своих товарищей. Один, что-то доказывая, схватился с Лойкиным, не давая ему разразиться длинным монологом, другой убеждал в чем-то несговорчивого соседа, третий спорил с хозяином квартиры, а Солов пытался возразить Ивану Васильевичу. Алеша, потягивая с блюдечка чай, прислушивался то к одной, то к другой спорящей паре, ловил мудреные словечки и чувствовал, что вновь потерял нить спора.

Было уже далеко за полночь, когда оба приглашенных оратора, никого не переубедив, ушли.

Падал снег, и через окно видно было, как Солов и Лойкин, выбираясь из сугробов, горячо жестикулировали на ходу.

Алеша засмеялся:

— Спорят, спорят, а все-таки идут вместе.

— Против нас, — добавил Иван Васильевич.

Глава шестая ЧЕРНЫЙ ЗАМЫСЕЛ

После масленой повеяло ранним теплом, застучали полозья извозчичьих саней по оголившимся булыжникам мостовой. Зима доживала последние денечки.

Все чаще и чаще выглядывало из-за туч яркое солнце. На исхоженных тропах невского льда появились первые щиты с предостерегающими надписями. Оттепель ожидалась со дня на день. Дворники сбрасывали с крыш глыбы залежалого, покрытого копотью снега.

И вот наконец пришла, засверкала и загудела весна!

Промелькнуло несколько теплых дождливых деньков, и на загородных пригорках вспыхнули желтыми огоньками распустившиеся лепестки мать-и-мачехи — первых цветов петербургской весны.

Алеша стал искать новой встречи с Таней. Чем понравилась ему эта девушка, он и сам не мог бы объяснить. Может быть, просто пришла пора любить, и он безотчетно сосредоточил в образе Тани все самое красивое, лучшее, заветное, что таил в мечтах своих.