Багряный лес - [225]

Мгновение — и четыре катка столкнулись. От их столкновения затряслись стены, по огненной реке пошли высокие волны, выплескиваясь на неровные грани стен. Человека не было видно среди изломанного и дымящегося железа. Его не было там вообще. Катки ударились в пустоту, они не поймали жертвы…

На какое-то мгновение его выбросило из коридора. Одело в мучительные одежды чьей-то несчастной судьбы. Он увидел себя лежащим на носилках, которые в стремительном беге несли шесть человек. Они бежали к вертолету, который стоял на расчищенной от камня площадке, бешено вращая лопастями и разгоняя ими жёлтую удушливую пыль. Сквозь гул вертолётного ротора слышалась густая стрельба и грохот близкого боя. У бегущих были запыленные лица, покрытые густой корой из смеси грязи и пота. Оружие билось у них на груди, а на лицах застыла отрешенность и сочувствие. Они прощались с ним, а сами были готовы через минуту шагнуть в ад войны в растопленных зноем горах. Александр кричал от боли, стараясь приподнять голову, чтобы увидеть то, что осталось от его живота, увидеть то место, где беспощадной хозяйкой поселилась боль, но сил было мало — голова падала обратно на окровавленный его и чужой кровью брезент носилок и моталась там, разбрасывая остатки сознания под ноги бегущим. Он кричал, но не слышал крика, а чувствовал солоноватый вкус горной пыли в своем теперь вечно разинутом рту. Но еще до того, как его подняли в люк вертолета, им овладело безразличие, и еще до того, как цепкая немота сомкнула его уста, он успел удивиться тому, как легка смерть…

Огненная река мерно гудела, растекаясь по потолку высокого и бесконечного коридора, выплескиваясь в его пространство смертью. Александр оглянулся. Назад пути не было. Позади, загромождая перекресток, треща от жара, раскаляясь, лежала огромная груда металла — все, что осталось от гигантских шипастых катков. Он побежал дальше, пробивая своим наполненным болью до каждой капли сознания телом непреодолимые расстояния вечности. Он не знал, куда попал, но мысль, борющаяся с болью, отталкивающая ее, гнала его вперед, туда, где был конец его путешествия.

А есть ли конец этому пути? Если это дорога судеб, то она бесконечна… Я не выйду отсюда!.. Прочь сомнения, с которыми этой дороги не пройти. Только вперед!..

Следующий перекресток был пустынным. Все тот же испепеляющий жар наполнял пространство перепутья. Саша осторожно вышел в его центр и осмотрелся. Огненный гул висел над головой, взрывы сотрясали воздух и стены коридоров, расплёскивали огонь в высоте. Он уже собирался бежать дальше, когда из пыли и раскаленных камней под ногами, перегораживая дорогу, взлетели и натянулись сотни канатов. Они застонали нудной песней напряженных струн. Из боковых коридоров, наполненных, как и прежний, густой темнотой, донеслось сухое и частое щелканье, словно невидимый погонщик гнал стадо скота. Это звук стремительно приближался. И через мгновение на свет огненного коридора вылетели тысячи других канатов, которые, извиваясь в воздухе ожившими щупальцами диковинного животного, набросились на стоящего человека и стали его оплетать, сдавливая и врезаясь в окровавленную плоть. Кричать было невозможно. Затрещали разламываемые кости…

Еще до того, как открыть глаза, он изо всех сил напрягся, чтобы расширить грудь и вдохнуть ею воздух, но вместо него был удушливый дым. Александр закашлялся и, наконец, открыл глаза. Он стоял на дощатом помосте, привязанный к деревянному столбу, укрепленному в середине помоста. Путы так сильно оплетали его тело, что не хватало сил, чтобы дышать даже тем скупым на жизнь воздухом, до предела наполненным дымом, который густыми и жирными струями выбивался из щелей помоста. Часто моргая, чтобы сбить веками слезы из глаз, разъедаемых дымом, он увидел, как вокруг помоста с деловитой суетой сновали стражники в латах, запаливая факелами солому возле помоста. За ними, на небольшом удалении, проливая безразличные слезы (дым попадал в глаза), постоянно вытирая их рукавами неопрятной одежды, стояла толпа. В их лицах он отчетливо читал любопытство, хотя ожидал увидеть хотя бы жалость. Его взгляд, пробивая дымную удушливую пелену, заметался по серым лицам, ища в них сердечности, благодарности, участи, но везде была одна и та же тупая маска любопытства. Это были уже не люди. И умирая, не от огня, а от дыма, он изумлялся тому, как он мог посвятить этим существам свою жизнь, а теперь бросал в их жадные глаза свои обреченность, агонию и смерть. Удивление было настолько велико, что в последнее мгновение ему показалось, что он умер не от огня, а именно от удивления. Его сердце разорвалось от ужаса ясного осознания несправедливости. Не той несправедливости, которая убила его, а той, которую, дала судьба этому морю жадных на зрелища, на зависть и на смерть ближнего существ, коих он всю жизнь принимал за людей…

На следующем перекрестке у Александра выдернули твердь из-под ног, со злостью злорадных шутников…

Теперь он падал с небоскреба. Его крик ужаса уже отзвенел в бесконечной высоте, которую его ничтожное тело никак не могло преодолеть. Время поползло несправедливо медленно. Внизу, вращаясь и дергаясь, пробивая город лентой серого асфальта, пробегала улица. По ней, шли прохожие, мелькали сверкающие на солнце разноцветные автомобильные крыши. И никому внизу не было дела до него, кто должен был рухнуть на их головы. Они его не знали, и он их не знал, словно всю свою жизнь прожил один. Как он раньше не заметил, что все это время был одинок, жил в подвижной пустыне, пустыне бездумных и бездушных голов, наполненных алчностью и безразличием? Почему же он это сделал, для чего, что стремился этим доказать им, когда доказал только себе, что они не стоят этого. Они не стоят его жизни!!! Она нужна только ему, а им нужно только его мертвое, размозженное об асфальт тело. Разве была важна та любовь, которой он отдал всего себя, а она его отвергла, уничтожила и убила, толкнув на безумный шаг самоубийства? Ничто не было важным, кроме этих последних мгновений жизни, во время которых он познал настоящее изумление: они — пустота, они — никто!..