Багровый лепесток и белый - [339]

Он со значением указывает глазами на Софи, взывая к их коллективному инстинкту материнства.

На этом Уильям и его гости переходят в большое помещение в тыльной части фабрики, где мускулистые мужчины с закатанными рукавами раскладывают горы готового мыла по легким деревянным ящикам. И, конечно же, как только леди Бриджлоу, Конфетка и Софи переступают порог, из только что оставленной ими комнаты раздается мелодичное пение; заводит песню один робкий голос, к нему присоединяются еще три, потом и остальные.

Лаванда голубая, — диддл, диддл, Зеленый розмарин, — диддл, диддл, Когда я буду королем, — диддл, диддл, Не стану спать один…

— А здесь, — указывает Уильям на две массивные створки, в щелку между которыми виден внешний мир, — здесь кончается фабрика и начинается другая часть истории.

Конфетка, поглощенная тройной проблемой: хромать как можно незаметнее, не стонать, когда схватывает живот, и подавлять желание съездить леди Бриджлоу по жеманной роже, вдруг чувствует, что ее осторожно тянут за юбку.

— Да, Софи, в чем дело? — она неуклюже склоняется к девочке, чтобы дать ей шепнуть себе на ухо.

— Мне нужно по-маленькому, — шепчет ребенок.

«Неужели не можешь потерпеть?» — думает Конфетка и тут же сознает, что и сама нуждается в том же.

— Пpoшy прощения, мистер Рэкхэм, — говорит она, — есть ли здесь комната… для умывания?

Уильям недоуменно моргает: о чем это она? Задает некий отвлеченный вопрос о производстве мыла, неуклюже пытается воспроизвести свою репризу на лавандовых плантациях — или она просит устроить формальный показ фабричных ватерклозетов? Потом, сообразив в чем дело, распоряжается показать мисс Конфетт и мисс Софи, как пройти к «удобствам». Леди Бриджлоу тем временем с огромным интересом изучает список адресов в отдаленных местах, написанный мелом на доске доставки продукции.

(Я слышала про то, что, — диддл, диддл, раз оказалась здесь, то я с тобою точно, — диддл, диддл, в постель должна залезть…)

Неосмотрительность ребенка леди Бриджлоу игнорирует с грацией человека, который в силу своего происхождения свободен от столь грубых слабостей. Она берет в руки кусок мыла и изучает любопытный текст на обертке.

Сортир для сотрудников выглядит — так кажется и Софи, и Конфетке — куда более современно и рационально, чем все остальное на фабрике. Ряд одинаковых белых пьедесталов из глазурованной керамики, соединенных с блестящими металлическими бачками, закрепленными под потолком, выставляют себя напоказ — как фаланга футуристических механизмов, горделиво украшенных именем своего изготовителя. Темно-коричневые сиденья блестят лаком и кажутся совсем новенькими; с другой стороны, судя по адресу на каждом бачке, фабрика Дултона и находится всего в нескольких ярдах отсюда.

Пьедесталы так высоки, что ноги Софи болтаются в нескольких дюймах от матовой голубизны керамического пола. Конфетка поворачивается к ней спиной и уходит подальше, рассматривая облицовку стен под журчание в унитазе струйки, выпускаемой Софи. Теперь живот болит так, что у Конфетки перехватывает дыхание и бросает в дрожь; необходимо немедленно опорожнить кишечник, но ей никак не хочется делать это в присутствии ребенка — может быть, сверхчеловеческим усилием воли удастся перетерпеть до лучших времен?

Пописать в присутствии Софи не так уж страшно: разделенная интимность может до некоторой степени уравновесить страх потерять достоинство. Но спазмы в животе нарастают, и Конфетке противно даже подумать о шумном и вонючем извержении, ибо это навек разрушит образ мисс Конфетт, невозмутимой хранительницы знания, неизгладимо впечатав в сознание (и в нос!) Софи грубую реальность мисс Конфетт, больного животного.

Плотно обхватив себя руками и кусая губы, чтобы подавить спазмы, она глядит в стену, где обозленный служащий пробовал выцарапать на плитке:

Но поверхность оказалась слишком неподатливой.

Внезапно она должна — действительно должна — сесть. Страшная боль пронзила живот, все тело щиплет холодный пот; ягодицы, обнаженные в отчаянной спешке, когда, забрав юбки в горсти, она задирает их на согнутую спину и стаскивает вниз панталоны, наощупь мокры и скользки, как очищенная груша. Она плюхается на сиденье, и с подавленным стоном заваливается вперед. Шляпка падает на плиточный пол, волосы распускаются. Кровь и что-то еще, горячее и гладкое, вываливается и скользит между ногами.

— Боже, — вскрикивает она, — Боже, помоги мне!

Приступ головокружения будто опрокидывает ее, прежде чем она окончательно теряет сознание.

Через миг — несомненно, всего через миг — она приходит в себя, лежа на полу, на холодной, мокрой плитке. Бедра липкие, тело сотрясается от ударов сердца, щиколотка пульсирует так, будто зажата стальным капканом. Она поворачивает голову и видит в углу перепуганную Софи: личико белее унитаза, глаза громадны от ужаса.

— Помогите мне, Софи, — взывает она свистящим шепотом. Ребенок дергается вперед, как кукла на веревочке, но на лице девочки выражение бессилия.

— Я… Я пойду и приведу кого-нибудь, мисс, — заикается она, указывая на дверь, за которой прячутся все эти сильные мужчины и услужливые женщины, которых так много на фабрике ее папы.