Багровый лепесток и белый - [337]

— Перестань метаться, глупая ты девчонка! — орет Уильям. — Конфетка, сначала сними с нее перчатку! Господи, ты что, не видишь, что ли…

Перепуганные его бешенством, обе бестолково подчиняются.

— А тебе зачем это понадобилось? — набрасывается он на Софи. — Зачем в окно выставляешься, как идиотка, совсем ума нет?

Его трясет, и Конфетка знает, что причина его взрыва — это еще и физическое недомогание; нервы так и не пришли в норму после того, как его избили. Она приводит в порядок Софи — как может — пока Уильям, выпрыгнув из экипажа, моет сапог тряпкой, которую ему подал Чизман.

— Хороший глоток пива помог бы, сэр, — подбадривает его Чизман, — я всегда держу при себе пиво, как раз на такой случай.

Тем временем Конфетка осматривает лицо Софи. Девочка почти незаметно рыдает, быстро и коротко дыша, но без слез и без единого жалобного всхлипа.

— Болит где-нибудь, Софи? — лизнув кончик пальца, Конфетка вытирает остатки дерьма с бледного личика.

Софи вздергивает подбородок и быстро моргает.

— Нет, мисс.

После происшествия Софи сидит как восковая фигурка, реагируя только на тряску. Уильям, придя в себя, начинает понимать, что наделал, и выказывает раскаяние, улещивая дочь фразами типа:

— Ел-ле сп-паслись, правда, С-софи? Или:

— Т-теперь н-нам надо к-купить тебе н-новые перчатки, да, С-софи? — Это произносится бодрым тоном, в равной мере жалким и раздражающим.

— Да, папа, — спокойно отвечает Софи, демонстрируя воспитанность и ничего более.

Взгляд ее не сосредоточен, вернее, сосредоточен на некоем космическом уровне, незримом для грубых созданий типа Уильяма Рэкхэма. Она никогда еще не была так похожа на Агнес, как сейчас.

— Посмотри, Софи, мы въезжаем на мост Ватерлоо!

Софи послушно поворачивает голову, стараясь держаться подальше от окна. Однако через минуту-другую, к явному облегчению Уильяма, магия большого водного пространства, обозреваемого с высоты, делает свое дело: Софи подается вперед, опираясь локтем о край окна.

— Что ты там видишь, а? — с шутливой внимательностью вопрошает Уильям. — Баржи видишь?

— Да, папа, — говорит Софи, глядя вниз в пенный серо-зеленый простор. В нем никак не узнать ту аккуратную голубую ленту, которую мисс Конфетт показывала ей утром, но если мост называется Ватерлоо, то они должны находиться неподалеку от вокзала Ватерлоо, где потерялась мама, когда искала музыкальную школу. Софи вглядывается в далекую воду, думая, где то место, именно то место, в котором мама ушла под волны и глотнула больше воды, чем может вместить в себя живое тело.

У железных ворот фабрики Рэкхэма в Ламбете стоит карета, запряженная парой смирных серых лошадей. Кто же в карете? Леди Бриджлоу. Уютно заключенная в лакированную кабину, как аквамариновая жемчужина в четырехколесную раковину, она притягивает к себе все взгляды, даже еще и не выйдя из кареты.

— Боже, посмотрите на этот дым, — неодобрительно замечает Уильям, выходя из своей кареты, и с огорчением глядит в небо, замаранное густым извержением из труб «Дултона и K°», «Стиффа и сыновей» и прочих керамических, стеклодувных, пивоваренных и мыловаренных предприятий. Оценив трубы своей фабрики в общей палитре, он, однако, успокаивается: из них исходит легкий и светлый дымок.

— О Уильям, вот и вы! — в карете извивается бледная морская звезда, составленная из лайковых пальцев.

Уильям жестом приказывает сторожу раскрыть ворота; приближаясь к леди Бриджлоу, он издалека многословно извиняется за неудобства, причиненные ей; в ответ она уверяет, что вина здесь ее, поскольку она приехала ранее условленного времени.

— Понимаете, я так предвкушала эту поездку, — рассыпается она трелями, позволяя ему помочь ей выйти из кареты.

— Мне трудно поверить… — он делает широкий жест в сторону утилитарной уродливости промышленной зоны, столь отличной от блистательных садов, которые, по его мнению, являются естественной средой обитания леди Бриджлоу.

— Так вы ставите под сомнение мои слова? — она изображает обиду, кладя изнеженную миниатюрную ручку на атласную голубизну груди. — Нет, в самом деле, Уильям, вы не должны принимать меня за пережиток минувших времен. Я не испытываю ни малейшего желания провести остаток моих дней в тоске по тому, что уже уходит в историю. Скажите честно: вы способны вообразить меня в обществе своры аристократов, из которых песок сыплется, а я езжу с ними по сельской местности, где они охотятся на фазанов и оплакивают последствия реформы избирательной системы? Судьба горше смерти!

— Что ж, — говорит Уильям, отвешивая шутливо-почтительный поклон, — если я могу спасти вас от этой судьбы показом моей скромной фабрики…

— Что может быть приятнее! И они проходят в ворота.

(А как же Конфетка? — спросите вы. Да, конечно, и она тоже заходит, ковыляя на костыле; и Софи идет рядышком. Как странно, что леди Бриджлоу, при всем ее игривом отрицании патрицианского снобизма, будто совершенно не заметила существования гувернантки — или, может быть, прирожденная учтивость и такт не позволяют ей высказываться по поводу такой неудачи, как физическое увечье человека. Да, конечно, дело в этом: ей не хочется смущать несчастную гувернантку расспросами о причине этой уродливой хромоты.)