Багратион. Бог рати он - [44]

Он оборотился в сторону великого князя:

— Полагаю, откроете путь его императорскому высочеству — ему вести первую колонну.

Багратион вполголоса произнес:

— Ваше сиятельство, вчера весь день кавалерия и подошедшая пехота были в деле. Я подсчитал: в ротах не наберется и по сорока человек.

Фельдмаршал поманил его пальцем и, делая вид, что говорит ему на ушко, произнес, чтобы услышали все:

— Говоришь, в наших ротах нет и по четыре десятка? А у Макдональда и по двадцати солдат не наберется. Атакуй, князь Петр, с Богом!..

И — с места, с гиком и свистом — понеслись казаки. За ними со знаменами, с музыкою развернутою цепью, двинулась пехота…

Три дня, с семнадцатого по двадцатое июня, шла схватка с превосходящим по силе неприятелем. Особенно отчаянно дрались польские легионеры.

Врезавшись с ходу в их строй, князь Петр заметил, как в самом центре схватки казаки окружили могучего всадника. Багратион тотчас повернул лошадь к нему, узнав в кавалеристе Домбровского. Когда-то в Варшаве Суворов разговаривал с этим отважным польским генералом. Тогда он последним из повстанцев сложил оружие. Теперь снова, как и сотни других бывших повстанцев, покинув родину, решил продолжать борьбу.

До генерала Домбровского оставалось шагов пятьдесят, не более, когда Багратион увидел поразившую его картину. Генерал был в крови, под ним была убита лошадь, но он, стоя на земле, пробивал себе путь саблей. Кто-то из казаков ударил его пикой, но он устоял. И вдруг, схватив чью-то свободную лошадь, он вскочил в седло и ускакал от своих преследователей, которые полагали уже генерала своим пленником…

К девяти вечера последнее сражение с армией Макдональда завершилось. Противник был отброшен на всех пунктах, и остатки разгромленной армии перешли за речку Треббию. Поутру Суворов бросил свои войска вдогон. Казаки окружили сначала остатки дивизии Рюска, затем — легионеров Домбровского, который и во второй раз чудом избежал плена. Армия же Макдональда потеряла шесть тысяч убитыми, пять — пленными и семь тысяч ранеными, оставленными в госпиталях на попечение победителей.

Глава двенадцатая

Заседаний военных советов Суворов не любил, сочинять подробные диспозиции — тоже. Решение о том, как действовать, он принимал, когда прояснялась вся расстановка сил, и решение это было, как правило, единственно верным в сложившихся условиях.

И получалось: не сами события, не обстоятельства вынуждали его отдавать тот или иной приказ, а его собственная воля подчиняла все вокруг и вынуждала события как бы идти тем путем, какой был выгоден ему.

За три месяца армия Суворова вытеснила французов из всех владений Венецианской республики, Ломбардии и Пьемонта. И почти каждое сражение было проявлением стремительного марша и неслыханного маневра. Так, полностью подчиняя себе обстоятельства, прославленному русскому фельдмаршалу и его самому первому помощнику в сей Итальянской кампании князю Багратиону предстояло действовать и далее.

Из окна небольшого домика, который притулился почти на склоне гор, на самой окраине города Нови, в ясное июльское утро хорошо были видны узкие, точно тропки, дороги, что серпантином поднимались ввысь. Туда через увеличительные линзы подзорной трубы направлял свой взгляд старый фельдмаршал.

Разъезды уже доложили, что там, за горным перевалом, вся армия Моро, к которой из Парижа прибыл новый главнокомандующий Жубер.

— Говорят, Жубер — самый юный французский генерал. — Суворов обернулся от подзорной трубы к Багратиону. — Что ж, коли пришел поучиться — дадим ему урок. Только как к нему подобраться? Ты, князь Петр, горный орел: на Кавказе родился, там же оставил и свою боевую молодость. Что скажешь?

— В горах, ваше сиятельство, каждый, кто хочет верх одержать, скорее не орлом, а ужом обязан оборотиться. А ужи, известное дело, внизу, в долинах и на склонах, живут.

— Так, так! — вскочил на ноги и Александр Васильевич. На нем, как всегда, одна полотняная рубашка, и та раскрыта, точно расхристана, на впалой груди. — Значит, говоришь, на равнине сподручнее?

— А как же иначе? — Большой, с горбиною, Багратионов нос уперся в окуляр трубы. — Глядите, Александр Васильевич: где развернуться на сих тропинках батальонам и ротам? Я уж не говорю о такой махине, как полк, еще пуще — дивизия. Иное дело, ежели ты — в патруле. Офицер или, к примеру, капрал да два нижних чина. Даже больше — возьмите взвод. С такою малостью, знамо дело, карабкайся выше и выше. Укройся за камнем, за выступом скалы — ты невидим. А заметил врага — кубарем ему на голову! Целая армия — иное дело. Зачем ей самой с ровного места да лезть в гору, прямо в раскрытую пасть войска французского?

— Помилуй Бог! Крамолу, крамолу ты произносишь, князь! — завертелся волчком фельдмаршал и, подбежав к Багратиону, уставился на него, замахав руками. — Изыди, изыди! Не дай Господь, до гофкригсрата дойдет, а там и до всемилостивейшего императора нашего Павла Петровича: Суворов не вперед идет, а… на камушке сидит да на Жубера все глядит. — И тут же: — Аль ты другое что удумал, а?

— Так точно, ваше сиятельство. Не сидеть, а — идти. — И, так же как Суворов, Багратион хитро прищурился. — Отойти чуть назад, чтобы Жубера с гор вот сюда, на равнину, выманить.