Багратион. Бог рати он - [184]

Но как можно было избежать сего противостояния, коли обе армии подходят друг к другу и пред напором требований Багратиона вряд ли имелась какая-либо возможность устоять?

И все же военный министр не лишил себя соблазна отложить уже неминуемое соединение, дабы избежать пагубной, по его мнению, схватки с неприятелем.

— Поскольку соединение армий уже не подвержено ни малейшему затруднению, — объявил он неожиданно своему начальнику штаба генералу Ермолову, — полезнее, на мой взгляд, предоставить Второй армии и далее действовать по особенному направлению. Я имею в виду назначить ей операционную линию на Москву. Нашей же Первой армии следовать также самостоятельно в направлении к северу от истоков Волги и вверх по Двине. Сие окажется разумным и потому еще, что в одном месте для двух армий может оказаться недостаточно продовольствия.

Предложение это прозвучало настолько неожиданно и неблагоразумно, что Ермолов тут же с горячностью возразил:

— Простите, ваше высокопревосходительство, однако, насколько мне известно, государь император от соединения армий ожидает успехов и восстановления наших дел. Соединения этого желают с самым крайним нетерпением и все войска. К чему ж послужили Второй армии перенесенные ею труды, преодоленные опасности, когда вы теперь повергаете ее в то же положение, из которого она вырвалась сверх всякого ожидания?

Начальник штаба понимал, что его покидает чинопочитание и покорность, свойственные каждому подчиненному. Но он не мог не ужаснуться тому, что произойдет, если военный министр осуществит то, что пришло ему теперь в голову.

— Ваше высокопревосходительство, новое разделение армий и предлагаемый вами наш отход вверх по Двине в северные области России выгодны лишь не;-приятелю, — продолжил свою мысль Ермолов. — Наполеон, соединив свои силы, уничтожит слабую Вторую армию. Нашу же Первую армию отдалит навсегда от центральных губерний и от содействия прочим армиям. Подумайте еще раз, Михаил Богданович, и спросите себя: разве посмеете вы это сделать?

Барклай выслушал своего подчиненного с великодушным терпением. Однако было видно, каких усилий стоило ему подавить раздражение, возникшее в нем в связи с предстоящею встречей с Багратионом. И сие раздражение лишь возросло, когда у Смоленска появились первые полки Второй армии.

Различие между обеими армиями тотчас бросалось в глаза каждому, кому посчастливилось в те дни видеть солдат, уже пришедших с Барклаем, и воинов, что вел за собою Багратион. Радость царила и тут и там. Однако этим и ограничивалось их сходство.

Первая армия, утомленная отступлением, начала роптать и допустила беспорядки, признаки упадка дисциплины. Начальники ее частей и соединений охладели к главной своей цели, нижние чины колебались в доверенности своим командирам.

Напротив, Вторая армия явилась совершенно в ином духе, как отмечали свидетели того достопамятного события. Звуки неумолкающей музыки, не перестающих звучать повсюду песен оживляли молодецкую бодрость ее воинов. Исчезли следы понесенных трудов, видна стала гордость каждого за преодоленные им опасности и готовность к превозможению новых. Словно это не они, солдаты и офицеры Багратиона, в течение целых пяти недель находились в постоянном противоборстве с двумя французскими армиями, намного превосходившими их числом. И будто бы не они, не имея и нескольких часов для отдыха, шли иногда по сорок и более верст в сутки средь лесных буреломов и болотных топей, по сыпучим пескам хвойных боров, к тому же везя с собою раненых и больных, ведя пленных, сохраняя в порядке имущество и обозы.

Различие имело и внутреннюю причину. Во все дни похода Первая армия надеялась на себя и на русского Бога, Вторая же, сверх того, — и на князя Багратиона. Это он со своею орлиною наружностью, — передавали современники, — веселым видом, метким для солдат словом, с готовой уже славой одним лишь своим присутствием воспламенял солдат, вселяя в них недюжинную силу и веру в неминуемую победу.

Итак, все свершилось, как хотели сего обе главные русские армии. И — вопреки тем внутренним желаниям, кои теснились в душе военного министра, и, несмотря на повеление царя, нисколько не развязывали, а, напротив, еще более спеленывали ему руки.

Потому, сидя за столом супротив своего товарища и соперника, коим теперь он как бы мог повелевать, Барклай тем не менее ощущал себя обезоруженным и взятым в полон.

В большом зале губернаторского дома генералы и высшие офицеры обеих армий ожидали, чем окончится свидание главнокомандующих. Старались говорить негромко, постоянно бросая взоры на двери кабинета, за которыми укрылись те, от которых теперь зависело, быть ли долгожданному сражению, которое должно непременно переломить ход войны. Но зрело и опасение; не переломит ли его высокопревосходительство решимости князя?

Шум и гомон голосов смолк разом, когда пред столпившимися в зале появился начальник штаба Первой Западной армии. Генерал-майор Ермолов был широкоплеч, Геркулесова телосложения. Волосы, лежавшие на крупной голове непокорной львиной гривой, подчеркивали его могучую силу. И лишь серые, с голубизною, глаза на, казалось бы, грубо отесанном лице его выдавали в нем человека, в коем билась чистая и нежная душа, умеющая высоко и по достоинству ценить верность и дружескую привязанность.