Бабы, или Ковидная осень - [55]

Ируська, поглядев с облегчением на вернувшуюся на место бутылку, тут же перескочила в своей обычной манере на другую тему:

– Что, за бортом ковидных много?

– Ты же не веришь в ковид.

– А что он, господь Бог, в него верить?!

От Кати не укрылось, что соседкин густо подведенный карандашом глаз скосился на небольшую иконку Спасителя, стоявшую на полочке над столом. Иконка была необычной. На ней Спаситель был выписан в черно-белых тонах, и незнакомый с христианской культурой мог подумать, что это просто чей-то качественный портрет, настолько Спаситель был похож на обычного человека. Поражал его взгляд – в нем не проглядывало ни тени «божественной природы» или осуждения; в больших темных глазах читалось не только и не столько страдание, сколько безмерное успокоение для того, кто на него смотрел.

Еще на полочке была чашка с шариковыми ручками, половину которых давно надо было выкинуть; потрепанный плюшевый медвежонок и несколько разномастных фужеров и рюмок – остатки перебитых комплектов.

– Сто раз тебе говорила, у нас их нет. А за статистикой я не слежу.

Рядом с Ируськой Катю часто пронзало странное ощущение – она слышала свой собственный голос будто со стороны, и голос этот казался ей фальшивым.

Удивительно, но по факту-то постоянно лгала именно Ируська, и ложь ее за редким исключением не имела понятной цели, а являлась, как давно уже понимала Катя, всего лишь отрыжкой перевернутого, окутанного беспросветным этаноловым туманом мирка.

– А куда вы их? Мочите, что ли, сразу? – приподнявшись с табуретки и обняв бутылку длинными, слишком тонкими пальцами на контрасте с бабскими полноватыми руками, ухмыльнулась Ируська.

Ее самодельный маникюр был свеж.

«И как ей это удается? – с невольным восхищением думала Катя. – Она же пьет почти каждый день, годами…»

– Они к нам не поступают.

– Это еще как? Ты хочешь сказать, что роженицы, абортницы и всякие заболевшие по женской части ковидом не болеют?

– Роженицы в другом отделении. А остальные, наверное, болеют, просто к нам не поступают. Их в красных зонах других клиник наблюдают, там же и лечат.

– Ясно, – приученным жестом Ируська аккуратно разлила по рюмкам водку. – Давай наконец вмажем, сестра милосердия!

Соседка общалась с Катей в двух тональностях – либо, как сейчас, с покровительственной издевкой в голосе, либо плаксиво-жалостливо.

Но и в жалобных интонациях голоса из нижнего его слоя всегда проглядывало превосходство.

Бывало, в дневное, самое насыщенное делами время, проснувшись и кое-как опомнившись после вчерашнего, Ируська скреблась в дверь Катиной, этажом выше, квартиры.

И ежели случалось, что Катя была на работе, Ируська, не утруждавшая себя запомнить Катин график, обрывала ей мобильный.

– Эхе-хе-хе, – с придыханием начинала она, – ты что, на работе?

– Да, – коротко бросала замотанная делами Катя.

– Ва-а-а-ще пиздец… – со всхлипом протягивала Ируська, сигнализируя, что наступил очередной конец света.

Не имея возможности и желания выслушивать драматичные истории о том, что произошло накануне во время пьянки, Катя кидала в трубку:

– Освобожусь – зайду!

– Дава-ай, – шмыгала носом Ируська, – я так тебя жду!

Частенько случалось, что к моменту своего визита Катя становилась Ируське совершенно не нужна.

Соседка либо снова была пьяна, и на кухне ее квартиры веселилась очередная, преимущественно мужская компания, либо Катю встречал издевательски таращившийся темнотой глазок обшарпанной, обитой дерматином двери.

Это означало, что соседка либо спала, либо шлялась с кем-то по округе.

Сегодня был тот редкий вечер, когда Ируська была одна, и, хоть с похмелья, но трезва.

Она даже успела сбегать в магазин – когда Катя вошла на кухню, на столе в шуршащем пакете лежала непочатая бутылка недорогой водки, «российский» сыр в нарезке, банка оливок и полбуханки черного хлеба.

Судя по тому, что Ируська, хоть в халате, была подкрашена, до недавнего разговора с этим Рябченко она планировала провести вечер вовсе не с Катей.

– Ну, че вскочила-то опять? – буркнула она Кате в спину. – Летаешь целыми днями, как трусы по прачечной. Ты хоть когда-нибудь расслабляешься?

Даже не видя, Катя знала: Ируська наливала себе уже третью рюмку.

– Чай хочу заварить. Чай хоть есть у тебя? – Катя ополоснула кипятком только что отдраенный от жира заварочный чайник.

– Ты чего из меня нищебродку-то делаешь? Вон, возьми, в шкафчике над плитой.

Чай в жестяной коробке оказался довольно дорогим. Вскрытая коробка была почти полной – этот напиток не пользовался популярностью в соседкиной квартире.

«Приволок, наверное, кто-нибудь из ее мужиков», – недовольно отметила Катя и, щедро насыпав в чайник заварки, наполнила его кипятком.

– Проще тебе надо быть, Катька. Глядишь, и люди потянутся.

– Какие такие люди? – Катя поставила на стол чайник и вернулась к раковине за чашкой.

– Наши люди, среди которых ты живешь, – нравоучительным тоном продолжила Ируська. – Не любит тебя здесь никто. И сына твоего не любят. Потому что ведете себя как не родные. Давай уже, пей! – Ируська потянулась к Кате – чокаться.

После того как выпили – Катя меньше половины, а Ируська до дна – соседка закурила. Взгляд ее начал заволакиваться. В последнее время ей стало нужно все меньше для того, чтобы войти в привычное, приподнято-развязное состояние.