Бабы, или Ковидная осень - [50]

И как бы тогда всем стало хорошо!

Пусть на один вечерок, но по-настоящему, по-юному хорошо!

– Что готовить сегодня будешь? – Анна с силой вжала на кофемашине кнопку на «полчашки».

– А что твой ест?

– Котлетки из индейки. Пюре из брокколи. Все это есть здесь, на нижней полке холодильника. – Сладкий змей уже выполз наружу и против воли заставил губы Анны разъехаться в кривоватой двусмысленной улыбке.

Яна, избегая глядеть на эту улыбку, вздохнула:

– Ладно. Доживем до вечера, посмотрим, что да как. Обещаю: голодным твой не останется! – сказала таким же нарочито обезличенным, как и то, что «любой человек необычный», тоном.

– Спасибо, соседушка.

– Засиделась я! – шваркнув стулом, привстала из-за стола Яна.

Красиво вычерченные природой губы были плотно сжаты, в небесной голубизне всегда подведенных на верхних веках глаз плескалась мешавшая ей проанализировать полученную информацию растерянность.

Как только Яна двинулась в сторону выхода, с верхнего этажа послышались шаги. Миша как чувствовал, что Яна уходит.

– О! Привет, дорогая! – завопил он. – Как жизнь молодая?

– Спасибо, все ок.

Яна виновато и коротко поглядела на Анну, а потом вдруг, быстро сунув ноги в свои дизайнерские сланцы, выпалила:

– Ой… побежала я! Сегодня понедельник. Свекровь уехала, просила мопсу творога в обед дать.

Когда она ушла, Миша не спросил о цели ее визита и этим показным безразличием в очередной раз выдал себя с головой.

Обсудили дела текущие. На следующий день должен был прийти садовник, и муж, следуя оставленной инструкции, должен был объяснить ему, где выстричь, где удобрить, а где – пересадить.

Доварив суп, Анна указала, что разогреть на ужин и какую именно колбасную нарезку следует в первую очередь использовать на завтрак.

Морозильная камера холодильника была под завязку набита полуфабрикатами: фермерские пельмени, рыбные котлеты в панировке, овощи и собственноручно налепленные Анной сырники.

Слушая жену, Миша, склонив седеющую голову над пасьянсом в приложении мобильного, послушно кивал.

Считая минуты до отъезда, Анна говорила слишком много и периодически повторялась.

Простились у машины быстро – в слишком долгих объятиях каждый боялся просыпать сугубо личное.

Проезжая мимо дома Яны, Анна, ощутив себя на минуту зеленоглазой ведьмой, сверкнула глазом на отяжелевшие от плодов ветви яблонек Яниной свекрови, будто через них приказывая собачьей богине не вмешиваться в «благоприятное стечение обстоятельств».

На скоростной трассе пробок не было, и на запланированное место для парковки Анна приехала раньше, чем предполагала.

Сидя в машине, ей почему-то захотелось сделать то, что она уже не делала много лет – глубоко затягиваясь, закурить.

Сигарет, конечно, не было, и искать, где их можно купить, она, решив не тратить на это время, не стала.

Достав из багажника небольшой чемоданчик на колесиках, Анна переложила во внутренний кармашек сумки важную улику – парковочный талон, от которого надо было сразу же избавиться после выезда со стоянки в среду вечером.

Надев маску, она медленно вышла с территории парковки и через два светофора слилась с галдящей, несущейся, плотной, будто не знающей о ковиде, толпой. Зашла в метро.

Не успела купить проездной на две поездки, как в сумочке затрезвонил мобильный.

«Валера! Вдруг он уже приехал на вокзал или же, напротив – опаздывает?»

Расскажи кому про то, как они встретились через двадцать лет, ведь никто и не поверит!

Только вот рассказывать некому. Никогда. Ни при каких обстоятельствах теперь уже, ровно с этой минуты, когда в ее руке зажата еще одна улика – проездной на метро, метро, которым она не пользовалась уже черт знает сколько лет, рассказывать об этом нельзя.

…В конце июля Анна вышла на прогулку одна. Янин муж заболел, и соседка сидела на карантине.

Было душно, безветрено. Одежда неприятно липла к телу, и Анна уж было хотела вернуться домой, но вспомнила, что нужно зайти на КПП и расписаться в журнале для пропусков.

Рядом с одним из домов, располагавшихся недалеко от КПП, образовалась толкучка из людей и машин; в этом доме с конца мая полным ходом шел ремонт. Поравнявшись со стоявшей возле въездных ворот группой мужчин, она, пройдя несколько метров вперед, вдруг остановилась. Что-то, что осталось за спиной, было как будто забыто, но хорошо знакомо.

Анна обернулась. Один из мужчин – высокий смуглый брюнет – внимательно глядел на нее. Этот «совиный» взгляд глубоко посаженных и очень темных глаз под широкими черными «казачьими» бровями мог принадлежать только одному человеку – братишке Аленки Добровинской, ее давно потерянной подружке, с которой Анна когда-то работала на ликеро-водочном заводе. Родители Добровинских часто уезжали на дачу, их квартира не раз становилась местом пятничных «девичьих загулов».

Ему было восемнадцать, подружкам сестры – от двадцати двух до двадцати пяти, и в те годы эта разница казалась значительной.

Валерка, незаменимый длинный Валерка, бегал то за шампанским, то за водкой, краснел, остроумно и не очень шутил, лип к подвыпившим девчатам как банный лист, не обижался или делал вид, что не обижался, на их грубости и глупости, стелил им постели, жарил на завтрак пересоленную яичницу, не вовремя и подолгу занимал сортир, куда-то, в ночь, уходил, а потом врал про своих многочисленных девушек и… явно хотел каким-то чудом заполучить от какой-нибудь из подружек сестры оглушительный взрослый секс.