Бабушки - [25]

По утрам ей давали с собой сэндвичи или что-нибудь еще, но просить Виктории не хотелось. Может, мистер Пэт… Она чувствовала, что губы опять вот-вот задрожат, но напряглась, улыбнулась и пошла с Эдвардом вниз по лестнице, оставив за спиной этот дом, полный, по ее мнению, огромных, похожих на магазины, комнат. Она трусила вслед за ним по мокрой листве, усыпавшей тротуар. Он подвел ее к большим воротам, которые накануне вечером перед ней так жестоко закрыли, и она бросилась бежать в класс. По пути Виктория заметила Томаса.

— Я ночевала в твоей комнате, — гордо объявила она, теперь снова став спокойной и большой, снова своего возраста, тогда как он был лишь маленьким ребенком.

— Почему?

— Твой брат меня заставил.

— Ну, я надеюсь, ты ничего из игрушек не сломала. Ты играла с Опасным Человеком?[10]

Виктория Опасного Человека не видела.

— Тогда ничего страшного, — сказал Томас и пошел в свой класс.

Виктория задумалась о том, что этот малыш (он ведь был намного младше ее) провел ночь не у себя дома, но для него это было не так уж и важно. Сама же она воспринимала эту ночь как дверь, открывшую перед ней неизвестные места, новые перспективы, о существовании которых она даже не подозревала. Девочка думала: «Хочу собственную комнату. Хочу, чтобы у меня был свой угол». Она не осмеливалась мечтать о собственном доме, собственной квартире, это было за пределами ее воображения, но вот если бы у нее была собственная комната, она могла бы там спрятаться, была бы в безопасности. Дикие звери со сверкающими глазами в комнате Томаса излучали опасность, они могли прийти за Викторией, схватить ее. А если бы у нее была своя комната, она могла бы ложиться спать, когда захочется, и не ждать, когда тетя Мэрион устанет. У нее возле кровати был бы ночник, который она могла бы выключить. «Мой угол, мой собственный…» — вот что появилось в ее жизни после этой ночи, когда Виктория все равно что в страну чудес попала. Хотя не сказать, чтобы там ей было очень уж уютно или даже попросту приятно. Она повела себя как маленькая девочка, а не как большая, и ей стыдно было даже представить, что Эдвард о ней подумал. От нее не ускользнуло его удивление, когда она сказала, что ей уже девять лет.

Вечером, когда стемнело, Виктория снова стояла у ворот и ждала, что кто-нибудь заберет ее и отведет домой. Она надеялась, что и Эдвард придет за Томасом, и собиралась ему улыбнуться, как большая, а не как глупая плакса, она скажет: «Привет, Эдвард», а он ответит: «О, Виктория, это ты». Но вместо него пришла какая-то незнакомая женщина с парой детей постарше, и Томас с криком бросился к ним. А Виктории очень хотелось есть: в обед она сходила к мистеру Пэту, который мог бы дать ей большой пакет чипсов, приговаривая, что «заплатить можно и завтра», но его на месте не оказалось, за прилавком стояла какая-то незнакомая девушка. Если бы пришла тетина подруга Филлис, она, может быть, купила бы шоколадку или еще что-нибудь. Но вместо нее объявилась ее дочь Бесси, она была старше Виктории, и девочка сразу же начала извиняться за путаницу, которая возникла не по ее вине. Но Бесси ответила: «Какая жалость, бедная малышка, твоя тетушка тяжело больна, ты поживешь у нас, пока ее не выпишут».

Виктория, бежавшая за старшей девочкой, спросила:

— У тебя шоколадки нет или еще чего-нибудь, очень хочется?

— Тебе что, ничего на обед не дали?

— Они забыли, они не знали, — лепетала Виктория, извиняясь за благородного Эдварда.

Бесси свернула в забегаловку с рыбой и картошкой фри, купила им обеим по порции картошки, и они съели ее на ходу.

Миссис Стивенс, то есть тетушка Мэрион, вернулась из больницы инвалидом, раньше она была крупная, а теперь усохла. Ей часто приходилось снова ездить в больницу на дополнительное лечение, и после возвращения она была слаба и плохо себя чувствовала. Виктория ухаживала за ней. После школы она шла не к другим детям, чтобы поиграть, а домой, исполнять обязанности сиделки. Училась она прилежно, ее часто хвалили. По вечерам Виктория делала домашние задания или смотрела телевизор, познавая мир.

Однажды после обеда тете срочно потребовалось лекарство. На обратном пути Виктория свернула не в том месте и попала на улицу, которая показалась ей знакомой. Дом, где она провела ту ночь, когда за ней присматривал высокий добрый мальчик, сохранился в ее мечтах, но это было все равно что другое измерение, не имеющее ничего общего с обычной повседневной жизнью. Девочке запомнилось тепло и яркие цвета, комната, полная игрушек. Иногда Виктория останавливалась у витрин магазинов на Центральной улице и думала, что, да, именно так это и выглядело: богатство и изобилие.

Если тот дом и существовал где-то в пространстве, то очень далеко, на другом конце Лондона. У нее тогда даже ноги заболели — разве не так? Эдвард тащил ее за собой… просто бесконечно долго. Но разве сейчас перед ней не тот самый дом, меньше чем в десяти минутах ходьбы от тетиной квартиры? Да, это именно он, вон тот — да? — да; и в этот самый момент девочка заметила, что по тротуару в ее сторону бежит ребенок, но, не добежав до Виктории, он свернул в ворота и взмыл вверх по ступенькам. Томас. Он стал еще больше, уже не такой малыш. Он протянул руку к звонку, дверь почти немедленно открылась, и он влетел внутрь. Виктория мельком увидела комнату, она уже узнала из фильмов, что это называется «холл», он сиял яркими красками. После этого девочка часто ходила к этому дому тайком и стояла неподалеку или бродила туда-сюда, надеясь, что ее никто не заметит, и в то же время желая, чтобы это произошло. Чернокожие в этом районе не жили, по крайней мере на этой улице. Однажды она увидела Эдварда, который стал еще выше. Большими шагами он прошел мимо, не замечая вокруг себя ни ее, ни кого-либо вообще, он прошел так близко, что девочка могла бы до него дотронуться. Он взлетел по ступенькам, открыл дверь собственным ключом. У нее, Виктории, тоже был ключ, он висел на шее на ленточке, чтобы тете не приходилось мучиться, вставать и открывать ей дверь. Высокую женщину, которую она запомнила как Златовласку, она тоже видела несколько раз, хотя теперь волосы у нее были забраны в пучок на макушке. Женщина выглядела неопрятно. Казалось, что она вечно чем-то обеспокоена и как будто с трудом держит сумку, пакеты из магазина, свертки. Виктории это не нравилось, поскольку она считала, что в этом доме все должно быть совершенным. Если уж у нее такие волосы, нельзя собирать их небрежно в комок, да еще и чтобы пряди выпадали. Потом она снова увидела Томаса. Они ее не узнавали. Виктория говорила себе: они меня не замечают. Однажды, когда по улице шел Эдвард, который казался Виктории уже не столько мальчиком, сколько мужчиной — ему уже исполнилось шестнадцать, — ей захотелось позвать его: «Послушай, это я, Виктория, помнишь меня?» Но потом девочка сказала себе, что если и он, и Томас уже выросли из того, что все еще помнила она, то и ей пора сделать это — она и сама теперь была высокая не по годам, да и училась уже не в начальной школе.