Бабуин мадам Блаватской - [4]

Вдобавок XIX столетие породило новые серьезные трудности. Давнишние сомнения в истинности христианского учения и традиционной церкви приобрели дополнительный вес благодаря росту престижа и авторитета естественных наук, а также чрезвычайному усложнению библейской экзегетики. Наука стала посягать на постижение сакраментального смысла мира, созданного и хранимого Божественной силой, а образованные историки и текстологи, взяв на вооружение филологию и этимологию, преуспели в демифологизации и очеловечивании самой фигуры Христа.

В итоге христианство предстало чуть ли не заурядной, хотя и занимательной историей одного маленького народа, дидактический вывод из которой с большей или меньшей адекватностью воплотился в различных христианских организациях. В таком контексте Иисус оказывался не единственным уникальным Спасителем мира, а одним из многих авторитетных духовных учителей, в одном ряду с Буддой, Сократом, Конфуцием, Ману и Лао-Цзы. Некоторые из них были мифическими фигурами, другие историческими лицами, чья реальная жизнь была скрыта легендами. Их демифологизацией в той или иной мере занималась современная наука. Все это давало основания предположить, что христианство как таковое представляет собой в действительности тоже своего рода беллетристику, трансцендентное повествование, которое хотя и способно придать определенный смысл "истории" конкретной личности, однако ни в коем случае не может претендовать на роль объективной истины.

Ослабление позиций христианства порождало новые сомнения, вполне достаточные для появления принсов в неограниченном количестве. Никто из новых проповедников не собирался отрицать ценность христианского опыта, не исключал духовности христианства и даже не выступал против существования традиционных церквей; однако все вместе они подрывали веру и в то, и в другое, и в третье. Таким образом, попытки религиозного возрождения XIX века зачастую характеризовались тенденцией отождествить "истинную" духовность с мистикой или оккультизмом: познание истинной реальности переживалось как нечто, лежащее вне привычных форм религиозного выражения. Таков был один из способов очистить духовность от влияния исторических церковных организаций. И притом, что традиционные церкви пришли в упадок, интерес к религии достиг значительных масштабов. Борьба между различными вероисповеданиями вызывала в обществе сильнейшие страсти, поскольку непреложная уверенность в религиозных истинах сменилась неразрешимыми сомнениями, которые в свою очередь пробуждали новые духовные потребности. Вопрос заключался, собственно говоря, не столько в самой духовности, сколько в источнике духовного водительства, на который можно было бы безоговорочно положиться. Именно эта потребность в руководстве привлекала к харизматическим проповедникам такое количество послушных учеников.

Проблема источника духовного наставничества была тесно связана с другим стремлением, навязчиво овладевшим умами многих людей в XIX веке, стремлением отыскать единый ключ ко всем тайнам Вселенной. Ключ этот, как казалось, способен отомкнуть вышеупомянутый источник; и, наоборот, источник способен предоставить этот ключ. Идея эта тоже не была совершенно новой. Объяснение многообразия явлений за счет сущностного единства мира являлось основным принципом древнейших философий и религий. Но в XIX веке желание найти единство в многообразии превратилось в настоящую манию и росло пропорционально умножению новых идеологий. К примеру, предполагалось, что все человеческие языки происходят от единого общего языка, все расы — от одной "материнской" расы, все философии и религии — от одной первоначальной доктрины.

Несмотря на то что два крупнейших философа середины века — Серен Кьеркегор и Фридрих Ницше — заметили, что отыскать ключ и источник в такую субъективную эпоху, как XIX столетие, невозможно, к ним никто не прислушался. Потребность веры в изначальное единство и в абсолютную доктрину стала слишком глубока, захватив даже скептиков. Так, хотя Джордж Элиот высмеивает в своем "Миддлмарче" попытки мистера Касобона отыскать Ключ ко Всем Мифологиям, совершенно очевидно, что он симпатизирует своему герою. Ошибочными ему кажутся методы Касобона, но не его цель.

Единый, абсолютный источник истины сулил ключ к глубочайшей тайне мироздания. И в центре внимания одержимых духовным голодом викторианцев стала смерть с ее ритуалами и свидетельствами, только подогревавшейся неуверенностью в формах (и даже в самом наличии) загробной жизни. Ответ на этот болезненный интерес общество получило совершенно неожиданно в 1848 г. от семейства Фоксов из Гайдсвилля (Рочестер, Нью-Йорк). Две юные дочери мистера Фокса — двенадцатилетняя Кэтрин и тринадцатилетняя Маргарет начали принимать сообщения духов в виде легких стуков и ритмических шумов[6].

Сестры Фокc толковали эти сообщения и в свою очередь отвечали на них тоже стуками посредством простого кода. Вызывали духа они при помощи команды: "Эй, мистер Сплитфут [От англ. Splitfoot — раздвоенная нога. — Здесь и далее прим. пер.], делай, как я". Откровенно игровая форма вызова и намек на Дьявола могли бы насторожить наблюдателей и предупредить их о возможности обмана, но этого не случилось, и сестры Фоке приобрели большую аудиторию энтузиастов. Кэтрин и Маргарет регулярно связывались со своими знакомыми духами, и те выстукивали апокалиптические известия о начале новой эры; именно такие новости и должны были встретить горячий отклик среди американской публики того времени, воспри-имчивой к любым разновидностям новой эсхатологии.