Бабуин мадам Блаватской - [149]

Глава 20 ОТ СИСТЕМЫ К ИСТОЧНИКУ

После того, как умерли Успенский и Гурджиев, их ученики буквально осиротели. Казалось, что наконец-то им предстоит испытание, к которому их в течение долгих лет готовили учителя — взять на себя ответственность за собственную жизнь в окружающем мире. Но поскольку большинство из них стало учениками именно потому, что им трудно было принимать решения и за двадцать или даже тридцать лет они настолько привыкли исполнять приказания, постольку о независимости не могло быть и речи. Кроме того, Работа проводилась в закрытых и иерархически устроенных группах: для приверженцев учения не существовало никакого внешнего мира. Смысл их жизни был связан целиком с участием в делах группы и состоял в подчинении Учителю. Проблема, таким образом, заключалась не в том, как прожить самостоятельно, а как реорганизовать группу или найти нового лидера.

Для начала им нужно было признать факт смерти Учителя как таковой, но многие отказывались это сделать, предпочитая описывать уход своих бывших предводителей в типично теософской манере. Достигнув необходимого совершенства на земле, Гурджиев и Успенский присоединились к Таинственному Братству, как ранее Блаватская и Ледбитер. Эта формула имела то достоинство, что она предполагала продолжение существования учителей и, следовательно, возможность их руководства, хотя и в другой форме. Трудность была не в таинственности Братства, а в вопросе: если ученики не были способны достичь контакта с Гурджиевым в этой жизни, то как они могут надеяться на это после его смерти?

Эти проблемы осложнялись неопределенностью статуса их учения, так сказать, здесь, на земном плане. По поводу одного пункта Успенский высказывался недвусмысленно вплоть до последнего момента, когда он неожиданно изменил точку зрения: он говорил, что возможно извлечь последовательную и передаваемую доктрину из того, чему учил Гурджиев, даже если она была всего лишь "фрагментом неизвестного учения", если учесть толкования одной из работ Успенского. Сам же Гурджиев, с своей стороны, часто менял мнение по поводу этих вопросов, иногда подразумевая, что учение больше, чем учитель, и что его могут передавать и другие; но иногда утверждал, что только он, Гурджиев, достаточно компетентен для этого.

Несмотря на личное отстранение от Гурджиева, даже сам Успенский сомневался относительно ценности преподавания учения без учителя. Существует ли нечто в педагогическом процессе — живой контакт учителя и ученика — что может быть потеряно с утратой Учителя? Уникален ли каждый отдельный Учитель? Но если это так, то что теперь станет с учениками Гурджиева? Сам он не дал недвусмысленных ответов на эти вопросы. Хотя он и оставил после себя неформальную организованную структуру, никакой церкви или общества, воплощающего его идеи, он не основал. Он назначил людей для сохранения своей работы, но не определил "апостольскую" преемственность и дал понять, что наследники эти обладают небольшой властью. Он сформулировал основные принципы в страшно сложной космологии, основанной на формулах трех и семи, но настаивал при этом на уникальности каждого ученика. И хотя он говорил последователям, что обучился знанию в тайных монастырях Центральной Азии, но заявлял о себе как об уникальном явлении, наивысшем в своем роде. Как обычно, его ученики получали загадки в ответ на вопросы.

Трудности усугублялись личной и национальной враждой. В последние годы жизни Гурджиев, казалось, сознательно свел воедино самые разные группы для выполнения общей цели, и, похоже, Учитель получал настоящее удовольствие, сталкивая их друг с другом. Его смерть показала, что единство было иллюзорным: через несколько недель после похорон различные фракции спорили за его наследие. Практически игнорировавшие в течение первых двадцати лет присутствие Гурджиева в своем городе, парижские интеллектуалы вдруг спохватились и начали проявлять к нему интерес. Теперь французские ученики под предводительством Жанны Зальцманн объявили о своей руководящей роли в гурджиевском движении (к чему бы оно ни сводилось), к вящему раздражению англичан и американцев. Джейн Хип, г-жа Успенская и Ольга Гартманн — все они поддержали Зальцманн. Таким образом, основной ветвью до тех пор преимущественно англосаксонской и мужской Работы стали, руководить женщины из Парижа[409].

Гурджиевские группы в Америке постепенно распадались на части. Успенский и Орейдж оба имели там своих сторонников, и теперь о наследстве спорили люди, которые никогда не встречалиь с легендарными личностями. Будучи в ссоре с французами, англичане боролись и между собой. Хотя каждый из них оказывал в Париже уважение мадам Зальцманн, как самой старинной ученице Гурджиева, дома между ними шла жестокая борьба. Притязания Дж. Г. Беннетта на роль лидера оскорбляли старых приверженцев Приере, которые считали его выскочкой и профаном, возмущаясь его долгой симпатией к Успенскому. Возможно, Беннетт возбуждал такие страсти не только потому, что считал себя наследником Гурджиева: в манере своего Учителя он подразумевал, что черпает вдохновление у высших сил. Пожалуй, это было единственным решением вопроса о наследстве и полномочии: в отсутствии Гурджиева можно было обращаться лишь к Скрытому Источнику, о котором они с Успенским так часто говорили, да к Тайному Братству Учителей, оставалось только его найти.