Бабочка на асфальте - [9]

— Подожди немножко, Лёнечка подрастёт, отдадим в ясли. Пойдёшь работать.

— Нашёл чем утешить. Опять вокруг эта дикая степь, всё те же баржи, мазут и бабы в телогрейках с лопатами.

— Построим дома, люди приедут.

— Какие люди!? Кто сюда потащится?

— Химкомбинат всесоюзного значения будем строить, электростанцию…

— Сдался мне твой химкомбинат!

— Если хочешь, можно в Москву уехать.

— Это ещё сколько ждать.

— Всё устроится, всё будет хорошо, — уговаривает Давид, стараясь вспомнить какую-нибудь шутку, анекдот чтобы развеселить жену.

Ночью, когда ветер, предвещая ураган, гремит по железной крыше, уютное посапывание ребёнка в кроватке, горячее бедро рядом спящей жены отгораживали от страха пустоты, оставленности. Утром же от раздраженного окрика жены, её холодности, появлялось чувство беды. Километры, которые отмахивал Давид по степи в кирзовых сапогах с налипшей на них грязью, от одного участка изоляционных работ трубопровода до другого, не приносили спасительной усталости. Однажды зимой, когда на улице было как-то особенно промозгло, а дома уютно потрескивали в печке дрова, Давид начал рассказывать жене о соотношении разных видов энергии.

О том, что тепловую установку можно представить электрохимическим генератором, о поисках катализаторов, которые ускоряют реакцию и уменьшают затраты.

— Мне это не интересно, — перебила Людочка и лицо её стало отчуждённым, замкнутым.

— Я думал, может быть…, ты химик, и мы бы вместе…

— Причём здесь химик! — раздражается жена.

— Скажи, чего тебе хочется?

— Любить хочется! — выкрикнула Людочка и выбежала из комнаты.

В следующее мгновение она рыдала у соседки:

— Я сама, сама хочу любить! Я хочу чтобы он открыл меня, разгадал мою душу.

— Что же такого особенного есть в душе твоей? — спросила умудрённая жизнью Дарья Александровна.

— Не знаю, только обед я и сама могу приготовить. Скучно мне с ним. Хочется, чтобы сердце замирало, чтобы был взрослый и сильный, а я маленькая, чтобы приказывал, а я подчинялась. И смотреть на него…

— Как собака на хозяина, — подсказала соседка.

— Да хоть и так, только ведь и я что-то могу.

— Конечно, можешь, у тебя образование высшее. Ты — инженер.

— Я не про это. — Людочка задумалась и с тихой улыбкой проговорила, — мне нравится деловые письма писать, я когда работала секретаршей на кафедре в университете, зам. декана мне поручал готовить самые важные бумаги. Душа замирала, когда слышала его шаги под дверью. Старалась, работала лучше всех.

— И ты одна была у него такая расторопная? — усмехнулась соседка.

— Не одна. В том то и дело, что не одна. А то бы торчала я в этом захолустье.

Надоело. Всё надоело! — опять зарыдала Людочка — Как в клетке живу, в Ленинграде рестораны, театры.

— Разведись, если надоело.

— Не могу я одна. Не могу без мужчины вовсе!

— Зачем же мучить человека, он себе другую найдёт. Мужик справный, любая кинется.

— Меня тот тоже мучил, я терпела. На всё соглашалась; по месяцу не приходил, — ждала. А этот на час задержится — бежит как сумасшедший. Я и соскучиться не успею. Вчера только надумала пельмени сделать, а он их уже слепил, мне только и осталось, что в кипяток бросить. Не у дел я. От того, бывало, слова ласкового не дождёшься, а этому только бы лизаться. Слишком много его любви, для моей места не остаётся. Я стала толстая, неповоротливая, тупая.

— И злая, — добавила Дарья Александровна.

— И злая, — как эхо, тихо повторила Людочка.

Самыми тягостными для Давида были выходные и праздничные дни. На работе, не видя жены, он отвлекался от её нелюбви. Чувственность, которая поначалу намертво привязывала его к Людочке, ослабла; не то, чтобы накушался, а устал, устал придумывать иллюзию семьи. Раньше — умилялся аккуратности жены: в шкафу идеальный порядок — майки с майками, носки с носками. Вещи сына тоже разложены по стопочкам: штанишки, рубашечки — не перепутать бы, что куда. И взять можно только то, что лежит сверху, вытащить из стопки нельзя — порядок нарушишь. Потом стала раздражать эта педантичность секретаря-делопроизводителя: все бумаги подколоты, всё на своих местах — скрепки со скрепками, карандаши с карандашами.

По выходным дням спасали долгие прогулки с сыном. Однажды из-за проливного дождя вернулись раньше обычного. Людочка мыла пол. И тут Давид не доглядел, пока снимал у двери ботинки, мальчик протопал в комнату в грязных башмачках.

— Кровопийца! — взвизгнула Людочка, — корчусь тут целый день, чистоту навожу.

Совсем оборзел, эгоист проклятый, не можешь ребенка переобуть.

— Вытру, подотру, ничего страшного не случилось, — бросился к тряпке Давид.

Тут сынишка, который только недавно начал складывать отдельные слова, вдруг выдал целую фразу: «Папа, а ты не мог маму получше найти?».

— Хорошо женщине, — думал Рабинович, стеливший в тот вечер себе постель на раскладушке, — может развестись, ребёнок останется с ней. А мне как быть?

Уехать? Всё бросить и начать с начала. Лёнечка будто подслушал мысли отца — проснулся и молча смотрел большими печальными глазами. Давид взял сына на руки, прижал к себе: «Я тебя никогда не оставлю. Вырастешь и сам решишь, с кем жить».

Всё определилось само собой. В начале следующей недели пришла телеграмма из Москвы от двоюродной сестры: «Мама заболела приезжай».