Бабки - [14]

– Хорошо, Павловна, хорошо, – ответила Вера Никитична. – Лихо мы их, да?

– Четверо на нашем счету уж, – ответила Ягарья. – Поди больше, чем на жителях деревни.

– Четверо? Мы же троих похоронили?

– А ты разве не заметила, как тот, что первый в грузовик вернулся, руку свою чесал? Никак Филипповна приложилась. Не дожить погани до утра, ей-богу говорю, не дожить. Это ж только для нас баба Феня – старушка, божий одуванчик. А коли на фронт ее отправить… Эх, ей бы руку той гадюке пожать, что в Берлине сидит…

– Они ушли? – раздался голос Насти.

– Ох, девка, а ты как тут? – спросила Никитична и пошла звать остальных.

– Справилась? – спросила ее Ягарья.

– Справилась, – ответила Анастасия. – Никогда так тяжко мне не было, словно силы покинули меня на какое-то время.

– А ты думаешь, чего мы так долго Таньку-то выхаживали после целительства? – спросила Павловна. – Я вот за бабу Феню переживаю. Как бы она день этот пережила. Уж не те силы, чтобы такую порчу насылать.

– Порчу? – удивилась Настя.

– А ты иди к ней, справься о здоровье ее да разузнай, коли интересно. Хворь на фрица она наложила. Ибо незачем к бедным женщинам с оружием приходить да коровок у них отбирать, правда, Буреночка?

А баба Феня и вправду ослабла. Только помирать пока не надумала. Сказала, мало она врагов положила. Вот как земле родной поможет, отблагодарит ее за все, так и к Богу на покой, а пока, сказала, не последние гости это были.

Сказать надо, что на какое-то время гостей все же было не видать. То ли и впрямь они поверили, что нет на месте усадьбы никого и ничего, то ли побоялись, а может и дела им не было до Ягарьи. А тех солдат, что на Шурку позариться решили, не искал в Ведьминой усадьбе никто. Может, к дезертирам приписали, а может на счет партизан списали. Только вот партизан в лесах вокруг Гобиков пока не было – слишком силен был враг, выдавливал русских солдат, не давал им дома свои отстоять.

На следующее утро после посещения Ведьминой усадьбы почерневшее тело фрица вынесли из дома, чтобы похоронить. Местные жители, кому приходилось жить под гнетом недругов, увидев мертвое тело немца, стали перешептываться. Остались-то в селе только старики да женщины с детьми, вот и решили они, что это работа ведьм.

– Баба Яга это наша местная, говорю я вам, – сказала одна старая бабка, – ведьмино отродье.

– А коли и ведьмино, так погляди, как нелюдя сморила за день, – ответила Люся, мать которой Татьяна почти год назад от женской болячки вылечила.

– А ты что это проклятых защищаешь? – возмутилась бабка.

– Они за землю свою, видать, стоят. Не остались у них фрицы. Зато погляди, что с нами они сделали: мы, люди русские, немцам сапог лижем, поросят своих да курей им преподносим, молоко по утрам наливаем.

– Люся, не гневи Бога! – сказала старуха, слюни которой разлетались изо рта, не сдерживаемые тремя оставшимися передними зубами.

– Да как по мне, так лучше с ведьмами, чем с немцами! – ответила Люся.

А как ночь наступила, деток своих троих собрала, маму позвала, да пошли они все впятером, скрываясь между деревьями, в сторону Ведьминой усадьбы. Муж ее еще три месяца назад ушел на фронт. Писем все равно от него не было смысла ждать: в оккупированную деревню советский почтальон не придет, да к тому же станцию, на которой почта была, разбомбили. А еще год назад на нее ступила своими каблучками Настасья…

– Гречуха на обед, Люся, – улыбаясь, сказала Ягарья, – такая же, как и ты приносила, помнишь?

– Спасибо вам за все, Ягарья Павловна, спасибо… – ответила женщина. – Простите, что плохо говорила о вас.

– Что было, то прошло. Война – беда общая. Тут уже не смотрим, кто кого обидел. Выжить бы… Скоро морозы пойдут. У нас-то дров хватает. А вот деревня чем отапливается будет?

– Да там и отапливаться некому поди, – сказала Люськина мать, – если два дома полных на всю деревню наберется, то хорошо.

– А как так, что немцы к вам не захаживают сюда? – спросила Люся.

– А также, как и вы не захаживали раньше, – рассмеялась Ягарья, и все остальные вместе с ней. – Не ходят, и слава Богу. Придут еще… Оставайтесь у нас. Места хватит, а не хватит – потеснимся. Морозы грянут, бычка заколем да мяса на засол и на заморозку отправим. Электричества у нас здесь нет, спать ложиться зимой рано будем, но и вставать тоже. Спать по очереди. Двое в доме не спят – в окошки смотрят, остальные отдыхают. И так по очереди.

***

– Вот, Настенька, – сказал папа, – это сережки с настоящими изумрудами. Для самой красивой девочки на всем белом свете! Такие сама императрица носила когда-то.

– Правда? – удивилась девочка.

– Конечно, правда!

– Папа, а у мамы были такие сережки? – спросила Настенька.

– Нет, любовь моя, не было. Мама твоя уши не проколола в детстве, а, когда уже была взрослой, боялась.

– Боялась? – девочка заулыбалась.

– Да, боялась, – улыбнулся папа. – Ничего мама твоя не боялась, а вот ушки не решилась проколоть.

– Жаль, так бы и у нее были красивые сережки… Я сильно похожа на маму?

– Да, очень похожа, – сказал папа, – особенно глаза. Красивее глаз твоей мамы – только твои глаза, Настена.

Девочка обняла папу, а он взял ее за плечи и серьезно посмотрел в ее темно-карие очи.