Бабель: человек и парадокс - [67]

Шрифт
Интервал

А если это и не так, то в любом случае следует остерегаться следовать за модой, верить славе, если она не подкреплена истинно прекрасным творчеством, но обязана другим соображениям, которые всегда оказываются несостоятельными и быстро отпадают.

Я надеюсь, что сегодня у нас не станут осуждать Евтушенко лишь потому, что его порицают там. Но мудрым пристала осторожность. И потому я сказал: сотрудникам „Сифрият поалим“ следовало бы рассказать, по какой причине они откладывали издание Бабеля на иврите, чтобы гарантировать себе и читателям, что подобной горькой и затянувшейся ошибки больше не повторится».

Нужно пояснить: Мегед неустанно атакует издательство «Сифрият поалим», считая, что оно обязано хотя бы объяснить, почему работы Бабеля не были опубликованы. Это явно не только литературная, но как минимум в той же мере идеологическая атака.

Он завершает: «Правда, когда я вспоминаю, что одновременно с Бабелем они выпустили также книгу Эренбурга, я уже не столь в этом уверен».

Статьи об Эренбурге упрекали этого писателя в приспособленчестве, к заигрыванию со Сталиным и вспоминали его давние, не делавшие ему чести публикации о евреях. Тогда еще не была известна роль Эренбурга в реабилитации многих убитых евреев, включая Бабеля. Более того, сейчас опубликована книга «Советские евреи пишут Эренбургу», из которой следует, что после смерти Соломона Михоэлса именно Эренбург стал одним из тех, кто часто заступался за евреев в годы советского антисемитизма. Особый вопрос — роль Эренбурга в составлении и спасении «Черной книги», документального свода о гибели евреев во Вторую мировую войну, созданной совместно с Василием Гроссманом, и т. д.

* * *

Лея Гольдберг. Рыжий Мотеле (об Иосифе Уткине) // Амот. 1962 (1-й год выпуска). № 2, октябрь-ноябрь. С. 28–33.

«В 1920-х годах на карте русской литературы четко обозначились фигуры еврейских писателей и поэтов, пишущих по-русски: Осип Мандельштам, Ицхак Бабель, Эдуард Багрицкий. О каждом из них можно и должно говорить отдельно: они овладели возможностями русской речи с радостью богатырей, способных начать вторжение не снизу, а с уровня, весьма близкого к вершине. В их сокровищнице уже имелось все, что можно почерпнуть из русского поэтического, прозаического и разговорного языка, от начала девятнадцатого века и до музыки Александра Блока, до языковых искажений футуристов; начиная с филигранной фразы пушкинских „Повестей Белкина“ до странных украшательств Белого и Ремизова.

Они, а также Пастернак были первыми евреями, первым поколением, которое совершенно уверенно обращалось с русским стилем, как если бы он был их собственностью, и, однако, было у них что-то свое, чего не было у других, — еврейское наследие, еврейское восприятие, еврейская традиция и еврейское страдание, почерпнутые либо из личного опыта, либо из двойственности ощущений и тяжести наследства, как в случае Мандельштама, либо из еврейской традиции во всей ее полноте — со знанием идиша и иврита, молитв и Танаха, как в случае Бабеля.

Это вошло в их творчество, словно приправа, и позволило им открыть такие жизненные сферы, которые были сокрыты от глаз других, собственно русских, авторов того же поколения, и при всем том не сделало их экзотическими. В ту эпоху, эпоху „великого эксперимента“ в русской литературе и искусстве, границы литературы в России на время раздвинулись (чтобы затем снова сомкнуться, вплоть до удушья), и можно было дерзать смело, как никогда. Можно было, например, быть великим еврейским поэтом или писателем и одновременно быть причисленным к лучшим творцам русской словесности. Еврейские биографии упомянутых авторов можно сравнить с доставшимися по наследству монетами, отчеканенными в некоем ином мире, но, поскольку это золотые монеты, их цена по-прежнему высока».

Далее Лея Гольдберг пишет об Иосифе Уткине и снова вспоминает Бабеля вот в таком контексте:

«Стихотворение „Расстрел“ со временем войдет во все антологии при любом режиме, но и в этих глубоко личных стихах о войне и революции нет той чистой и очистительной глубины, какую находим в „Конармии“ Бабеля».

В конце приведем фрагмент стихотворения Иосифа Уткина, подтверждающий слова критика.

Для волка сердце — ничего.
А много ли зверюге надо?
И с полушубка моего
Солдат весь путь
Не сводит взгляда.
Могу и душу подарить —
Вон там за следующей горкой…
…………………
«Товарищ, дай-ка закурить…»
«Последняя махорка…»
Колдобный дуб на что велик,
А в бурелом — соломке ровня,
Как аллигатор, грузовик
Улегся у каменоломни.
И офицер спросил:
«Готов?»
Я сосчитал штыки невольно.
Зачем им дюжина штыков?
И одного вполне довольно…
Потухли, ухнув, фонари!..
Жара… Во рту прогоркло.
«Т-т-т-оварищ… дай-ка закурить».
«Подохнешь без махорки…»

Реабилитация. «Маарив». 25 июля 1956 года.

Еще один еврейский писатель реабилитирован посмертно.

«Литературная газета», орган Союза писателей СССР, сообщает о подготовке к изданию произведений Ицхака Бабеля, еврейского советского писателя, следы которого затерялись 18 лет назад и который, судя по всему, нашел свой конец в «чистках» 1938 года.

И еще сообщается от имени еврейско-русского писателя Михаила Светлова о кончине двух советских писателей еврейского происхождения — Михаила Голодного (настоящая фамилия Эпштейн) и Александра Ясного. Неизвестно, умерли ли они естественной смертью или тоже погибли в процессе «чистки». Поэт и переводчик на русский язык поэзии Михаил Семенович Голодный (Эпштейн, 1903–1949) был сбит автомобилем при невыясненных обстоятельствах.


Рекомендуем почитать
Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 2

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Скобелев: исторический портрет

Эта книга воссоздает образ великого патриота России, выдающегося полководца, политика и общественного деятеля Михаила Дмитриевича Скобелева. На основе многолетнего изучения документов, исторической литературы автор выстраивает свою оригинальную концепцию личности легендарного «белого генерала».Научно достоверная по информации и в то же время лишенная «ученой» сухости изложения, книга В.Масальского станет прекрасным подарком всем, кто хочет знать историю своего Отечества.


Подводники атакуют

В книге рассказывается о героических боевых делах матросов, старшин и офицеров экипажей советских подводных лодок, их дерзком, решительном и искусном использовании торпедного и минного оружия против немецко-фашистских кораблей и судов на Севере, Балтийском и Черном морях в годы Великой Отечественной войны. Сборник составляют фрагменты из книг выдающихся советских подводников — командиров подводных лодок Героев Советского Союза Грешилова М. В., Иосселиани Я. К., Старикова В. Г., Травкина И. В., Фисановича И.


Жизнь-поиск

Встретив незнакомый термин или желая детально разобраться в сути дела, обращайтесь за разъяснениями в сетевую энциклопедию токарного дела.Б.Ф. Данилов, «Рабочие умельцы»Б.Ф. Данилов, «Алмазы и люди».


Интервью с Уильямом Берроузом

Уильям Берроуз — каким он был и каким себя видел. Король и классик англоязычной альтернативной прозы — о себе, своем творчестве и своей жизни. Что вдохновляло его? Секс, политика, вечная «тень смерти», нависшая над каждым из нас? Или… что-то еще? Какие «мифы о Берроузе» правдивы, какие есть выдумка журналистов, а какие создатель сюрреалистической мифологии XX века сложил о себе сам? И… зачем? Перед вами — книга, в которой на эти и многие другие вопросы отвечает сам Уильям Берроуз — человек, который был способен рассказать о себе много большее, чем его кто-нибудь смел спросить.


Syd Barrett. Bведение в Барреттологию.

Книга посвящена Сиду Барретту, отцу-основателю легендарной группы Pink Floyd.