Бабье лето [повесть и рассказы] - [5]

Клавдия посмеивалась. Она не верила Матвею. Ведь тогда еще деревня и поля были изрыты, искромсаны снарядами. Еще кое-кто из односельчан жил в землянках…

Вот и магазин. Но дверь на замке. На крыльце притулились две старушонки. Не за новым ли товаром продавец уехал?

Клавдия подошла, поздоровалась. Настасья Петровна, высокая, худая, хмурая, знавшая Клавдию, когда та еще в люльке качалась, спросила:

— Дочка-то пишет? Нынешние детки ведь не шибко родителев почитают. Уедут — и поминай как звали.

— Моя Валя не такая. — И Клавдия, неожиданно для себя, забыв об огорчениях, похвалилась: — К себе зовет. Пишет: приезжайте, без вас, мама, мне жить невозможно.

— Зовет как? В гости или на постоянное жительство?

— На жительство, — соврала Клавдия.

— Думаешь ехать? — не унималась Петровна.

В разговор вступила бабка, прозванная за свой хлопотливый нрав Клушей.

— А что тебе, Клавдия, ехать? Тебе и здесь не житье, а масленица. Что ни день, то, почитай, престольный праздник — гуляй, веселись, Геннадий всего припас.

Не успела уязвленная Клавдия придумать ответ, как появился Никодимушка.

Он собрал в горсть тощую, как клок грязной кудели, бороденку и дернул ее с такой силой, словно хотел оторвать напрочь.

— Да это, никак, Клавдея! — воскликнул он. — Сразу я не признал. Определенно. Ох и гладкая же ты стала! Видали, как у нас бабы наряжаются! Невеста, истинный бог, невеста!

— Устарела я для невесты. Уж не помню, когда это и было, — сухо произнесла Клавдия.

— А это ничего. Это я к чему? У хорошей невесты каждая ночь первая… — Никодимушка подмигнул линяло-голубым слезящимся глазом.

Бабка Клуша чуть не задохнулась от смеха. Строгая Петровна прикрыла рот платком. Никодимушка уж скажет!

— Не по возрасту тебе, Никодимушка, такие слова говорить. Стыдно слушать. — Клавдия шагнула, но Никодимушка, растопырив руки, как это делают бабы, загоняя цыплят, не дал ей пройти.

— Мне стыдно? — закричал он тонким бабьим голосом. — Да если хотишь знать, моего стыда нет ни грамма. У меня младший сын постарше тебя, а я на пуховиках не вылеживаюсь. Определенно. Я работаю. От меня польза идет государству. Кукурузу не мое дело полоть, а позвали — пошел! Почему колхозу не подмогнуть? Я задаром колхозный хлеб не ем.

— А я в колхозном хлебе не нуждаюсь. Я хлеб на свои денежки покупаю.

— А на чьей ты земле фрукты-овощи разводишь? — кричал ей вслед Никодимушка. — Погоди, вот порешим на колхозном собрании, так тебя за милую душу выселят, как стопроцентный нетрудовой алимент.

Клавдия уже не шла, а бежала и чуть не до самого дома слышала его голос. Хлопнула дверью так, что на полке заговорили кастрюли.

Какое его собачье дело? И Петровна смолчала, не заступилась. Все это от зависти, что живет она лучше других.

Весной сорок первого года Клавдия с маленькой дочкой поехала погостить к тетке на Урал. Там и пережила всю войну. Может, и не вернулась бы она в родную деревню, не вызови ее больная мать в сорок шестом году. И тут повезло Клавдии: в выгоревшей почти дотла Дмитриевке всего с десяток хат уцелело, среди них — и ее.

Ну что же, каждому свое счастье…

Долго не могла Клавдия успокоиться. Все обиды припомнила. Вот совсем недавно пришла она в кино, а чей-то молодой голос крикнул: «Подвиньтесь, девчата, дайте место барыне».

Ушла из клуба, не дожидаясь, когда зажгут свет.

Пусть они сумеют прожить, как она.

А что, если и правда съездить к дочери, сначала в гости — все разузнать, а потом и совсем перебраться?

Несколько дней эта мысль не покидала Клавдию. Но отъезд со дня на день откладывала. Прежде чем что-то решить, хотелось повидать Матвея, поговорить с ним.

Повстречались они вечером. Клавдия гнала блудную телку. Матвей шел с поезда. Даже в сумерках она издали разглядела его рослую плечистую фигуру.

«Видно, в город ездил, ишь — в новом костюме», — подумала Клавдия. Теперь он носил протез, сразу и не заметишь, что нет ноги.

— Здравствуй, — сказал он.

Клавдия поправила косынку, выпустив на лоб волнистую прядь волос, одернула кофточку и спросила:

— На совещание, поди, ездил?

— Да. Вызывали председателей колхозов. Ну, а ты как?

Она насторожилась: может, знает, как ее высмеивают. Кто она теперь? Была мужняя жена, а стала — брошенка. И с нарочитой веселостью проговорила:

— Живу хорошо, ожидаю лучшего. Вот в город собираюсь… Зовут меня… Думка у нас есть — совсем в город перебраться. — Нарочно сказала — «у нас», пусть не считает, что она никому не нужна.

У Матвея дрогнули густые брови.

— Что же, это, пожалуй, и лучше.

Таких слов от него Клавдия не ждала. Надеялась: отсоветует, упрашивать станет, чтобы осталась…

— Избавиться хотите? — с обидой проговорила Клавдия. — Будто я у всех как бельмо на глазу.

— Да, как бельмо.

Клавдия взорвалась:

— А ты, товарищ председатель, принимай меры! Отбирай огород. — Клавдия стегнула телку и быстро пошла.

— Кланя, погоди! — окликнул ее Матвей.

Она не оглянулась. Кусала губы, чтобы не разреветься. Эх, Матвей, Матвей!..

Нет для нее удара больнее, чем от него.

…Всю ночь не сомкнула глаз. А под утро решила: поедет в город, приглядит там домишко. В деревне продаст, там купит. А если ребятам дадут хорошую квартиру, то и покупать не станет. Прибережет денежки на черный день. Но здесь больше не останется.