Азъесмь - [5]

За домом, недалеко, было что-то вроде рощицы, я бросил его там. Окровавленные камень и свитер захоронил в саду. В последующие недели я все время искал его в газетах – и в новостях, и в сообщениях о пропавших без вести, но ничего такого не писали. Реут не перезванивала, и на работе кто-то сказал мне, что видел ее на улице с одним блондином, высоким таким, это больно ранило меня, но я знал, что делать нечего, все в прошлом. Некоторое время спустя я начал встречаться с Майей. И с самого начала с ней все было так трезво, так хорошо. С ней я вел себя не так, как обычно веду себя с девушками: я с первой секунды был открытым, я не пытался защищаться. По ночам мне иногда снился этот карлик – как я бросил его труп в рощице, – а когда я просыпался, в первую секунду мне было просто жутко, а в следующую секунду я говорил себе, что все в порядке, потому что его больше нет; я обнимал Майю и снова засыпал.

Мы с Майей расстались в такси. Она сказала, что я каменный, что я совершенно ничего не понимаю, что иногда она может страдать самым страшным образом на свете, а я буду уверен, что она счастлива, потому что в этот самый момент я сам счастлив. Она сказала, что у нас уже давно проблемы, но я не обращаю на них никакого внимания. Тут она заплакала. Я попытался обнять ее, но она отодвинулась и сказала, что, если она мне небезразлична, я должен дать ей уйти. Я не знал, выйти ли за ней следом, спорить ли. По рации в такси назвали адрес – «А-Маавак, четыре». Я велел водителю отвезти меня туда. Когда мы подъехали, там уже стояло другое такси, в него сели парень и девушка моего примерно возраста, может, чуть младше. Их водитель что-то сказал, и они рассмеялись. Я велел ехать на А-Гдуд А-Иври, девять. Я поискал в роще его труп, но трупа не было. Я нашел только ржавый прут. Я поднял его и направился к дому.

Дом был точь-в-точь как в прошлый раз, – темный, с разбитым стеклом в задней двери. Я просунул руку, поискал щеколду, стараясь не порезаться. Выключатель нашелся за одну секунду. По-прежнему было совершенно пусто, лишь фотографии на стене, уродливый ранец карлика и темное липкое пятно на полу. Я посмотрел на фотографии – все были на месте, точно в том же порядке. Разобравшись с фотографиями, я открыл рюкзак и стал в нем рыться. Там была купюра в пятьдесят шекелей, наполовину использованный проездной, футляр от очков и фотография Майи. На фотографии ее волосы были собраны, она выглядела немного одинокой. Я вдруг понял, что он говорил мне тогда, перед смертью, – что всегда найдется другая. Я попытался представить его себе в ту ночь, когда я расстался с Реут, – как он едет, куда положено, возвращается с фотографией, заботится, уж не знаю как, о том, чтобы я познакомился с Майей. Только я и в этот раз умудрился все просрать. А теперь уже нет гарантий, что я познакомлюсь с другой. Потому что мой человек умер, я и в самом деле его убил.

Одно доброе дело в день

Узи и Омеру

Был тот негр из Сан-Диего, который залил нам кровью всю машину, пока мы везли его в больницу; была толстая бомжиха из Орегона, которой Авихай подарил свою мерзкую футболку, ту, с эмблемой войск связи, Авихай получил ее на курсе радистов; еще был паренек в Лас-Вегасе, с полными слез глазами он сказал, что проигрался в пух и у него нет денег на автобус, а Авихай думал, что паренек вымогатель, и долго не хотел ему ничего давать; и был кот в Атланте, у него гноились глаза, и мы купили ему молока. Много разного было, я всего и не упомню, большей частью мелочи, – скажем, подвезти автостопщика или оставить побольше чаевых старой официантке. Одно доброе дело в день. Авихай сказал, что это полезно для нашей кармы и что людям вроде нас, едущим через Штаты из конца в конец, нужна хорошая карма. Штаты – это, конечно, не дикие джунгли Южной Америки и не деревня прокаженных в Индии, но все же, все же.

В Филадельфию мы приехали уже совсем под занавес, в самом конце путешествия. Дальше мы собирались в Нью-Джерси. У Авихая там был друг, который обещал нам помочь продать машину. Оттуда я должен был ехать в Нью-Йорк и лететь обратно, в Израиль. Авихай планировал провести в Нью-Йорке еще несколько месяцев и поискать работу. Путешествие было убойное. Гораздо лучше, чем мы ожидали. С катанием на лыжах в Рино, с аллигаторами во Флориде, со всем на свете. И все это за четыре тысячи долларов на человека. И главное, мы хоть и жлобились время от времени, но на важных вещах не экономили никогда. В Филадельфии Авихай затащил меня в скучный Музей Природы, потому что его друг из Нью-Джерси сказал, что там круто. Потом мы пошли обедать в одно китайское местечко, они предлагали шведский стол без ограничений за шесть долларов девяносто девять центов, и из дверей хорошо пахло.

«Эй, не оставляйте здесь машину! – крикнул нам какой-то худющий негр, который выглядел так, будто совсем загибался от наркотиков. Он встал с тротуара и пошел к нам. – Поставьте ее напротив, здесь ее в пять минут разберут на запчасти. Хорошо еще, что я вас вовремя перехватил». Я сказал: «Спасибо!» – и двинулся к машине, но Авихай сказал, чтобы я никуда не ходил и что негр несет чушь. Негр очень разволновался из-за того, что я остановился, и из-за нашего странного языка, повторил, что нам надо переставить машину, а то ее мигом разнесут, и что он дает нам хороший совет, отличный совет, совет, который спасет нашу машину, такой совет стоит как минимум пять долларов. Пять долларов человеку, спасшему нашу машину, пять долларов голодному отставному военному, и благослови нас Господь. Я хотел уйти, вся эта история с машиной меня достала, потому что я выходил в ней вроде как идиотом, но Авихай продолжал беседовать с негром. «Ты голодный? – сказал Авихай. – Пойдем, пообедаешь с нами». У нас было вроде правила: мы не даем джанкам денег, чтоб они не купили на них дозу. Авихай положил ему руку на плечо и попытался повести к ресторану. «Я не люблю китайское, – занервничал негр. – Ну же, ребята, дайте пятерку. Будьте людьми, у меня сегодня день рожденья. Я спас вам машину. Я заслужил, заслужил, заслужил право в свой день рожденья поесть по-человечески!» «Поздравляю, – улыбнулся Авихай, демонстрируя бесконечное терпение. – День рождения – действительно повод для праздника. Скажи нам, чего тебе хочется, и мы поедем обедать с тобой». «Хочется, хочется, хочется, – мялся негр. – Ну, дайте мне пятерку. Пожалуйста, ну не будьте такими, это очень далеко». «Нет проблем, – сказал я, – мы с машиной. Поедем вместе». «Вы мне не верите, да? – продолжал негр. – Вы думаете, я врун. Нехорошо. Особенно после того, как я спас вашу машину. Разве так себя ведут с человеком в его день рожденья? Вы плохие, плохие, плохие. Сердца у вас нет». И вдруг ни с того ни с сего он заплакал. Мы стоим, а худой негр стоит рядом и плачет. Авихай замахал на меня – мол, нет! – но я все равно достал из набрюшника десятидолларовую бумажку. «Вот, возьмите, – сказал я, а потом прибавил: – Извините, пожалуйста», – хоть и сам не знал, за что. Но неф даже не прикоснулся к бумажке, он все плакал и плакал и говорил, что мы назвали его вруном, что у нас нет сердца и что с отставными военными так не поступают. Я попытался засунуть бумажку ему в карман, но он не дал мне приблизиться, все пятился и пятился от меня. В какой-то момент он просто медленно побежал, раскачиваясь из стороны в сторону, и с каждым шагом все сильнее плакал и ругался. После обеда в китайской забегаловке мы пошли смотреть на Колокол Свободы, который считается вроде как одной из самых важных вещей в истории Америки. Мы простояли в очереди три часа, а когда все-таки добрались до конца, нам показали довольно уродливый колокол, в который звонила какая-то шишка, когда американцы провозгласили независимость, – в таком духе. Ночью, в мотеле, мы с Авихаем посчитали оставшиеся деньги. Вместе с тремя тысячами, которые мы надеялись получить за машину, набиралось почти пять штук. Я сказал, что он может пока оставить все себе и вернуть мне мою часть, когда вернется в Израиль. Авихай сказал, что сначала надо продать машину, а там посмотрим. Он остался в номере смотреть канал о природе, а я выскочил за кофе в круглосуточный магазинчик напротив мотеля. Выйдя из магазинчика, я увидел на небе огромную луну. По-настоящему огромную. Я в жизни не видел такой луны. «Большая, а?» – сказал мне сидевший на ступеньках магазина прыщавый пуэрториканец с красными глазами. На нем была короткая футболка с портретом Мадонны, его руки были исколоты к чертям. «Огромная, – сказал я. – Я никогда такой луны не видел». «Самая большая в мире, – сказал пуэрториканец и попытался встать. – Хочешь ее купить? Для тебя – двадцать долларов». «Десять», – сказал я и протянул ему бумажку. «Знаешь что? – пуэрториканец обнажил в улыбке гнилые зубы. – Пусть будет десять. Ты мне нравишься».