Азъесмь - [2]

Стрельба по Тувии

Шмулику

Тувию я получил на свой девятый день рождения от Шмулика Ревии, который был самым жадным в классе и у которого собака разродилась как раз в день моей вечеринки. Там были четыре щенка, и его дядя уже собирался пойти и сбросить их всех с моста в Аялон, но Шмулик – а он только и думал, как бы сэкономить денег на подарке, который весь класс покупал в складчину, – взял одного щенка и принес мне. Щенок был совсем маленький, и когда он лаял, у него получалось попискивание, но если его разозлить, он мог вдруг зарычать, и на секунду голос его становился таким, знаете, глубоким, низким, совсем не щенячьим, и это было смешно, словно он передразнивал другую собаку. Мы даже назвали его «Тувия» в честь Тувии Цафира,[1] тот тоже умел подражать голосам. Мой папа не переносил Тувию с первого дня, и Тувия тоже не слишком любил папу. Если честно, Тувия вообще не слишком любил всех, кроме меня. Щенком он на всех лаял, а когда подрос, немедленно начал пытаться укусить любого, до кого мог достать. Даже Саар, который просто так гадостей не говорит, сказал, что эта собака – псих. А мне – мне Тувия никогда ничего плохого не делал. Только прыгал на меня и лизался, а стоило мне отойти, как он начинал плакать. Саар сказал, тут дело ясное – я же его кормлю. Но я знал многих собак, которые лаяли и на тех, кто их кормил, и я знал, что дело тут не в еде, что он и правда меня любит. Просто так, без причины, – кто его знает, что у собак в голове, – но он сильно меня любил, по-настоящему. Бат-Шева, моя сестра, тоже его кормила, но ее он ненавидел всей душой.

По утрам, когда я собирался в школу, он всегда хотел пойти со мной, но я заставлял его остаться – боялся, что он устроит дурдом. Во дворе у нас был такой забор из сетки, и иногда, возвращаясь домой, я успевал заметить, как Тувия лает на какого-нибудь беднягу, который посмел пройти по нашей улице, а потом бросается на забор и грызет его, как ненормальный. Но стоило ему увидеть меня, как он таял и с ходу начинал ползать по земле, вилять хвостом и лаем рассказывать мне про всех уродов, которые прошли по улице, довели его до бешенства и прямо-таки чудом улизнули. Он уже тогда укусил двух человек, но они, слава богу, не пожаловались, а то папа на него все время зуб держал и только повода дожидался.

Но в конце концов это случилось. Тувия укусил Бат-Шеву, и ее забрала «скорая», повезла накладывать швы. Как только она вернулась домой, папа усадил Тувию в машину. Я сразу смекнул, к чему дело идет, и заплакал. Мама сказала папе: «Шауль, оставь его, ради бога, в покое, это собака мальчика, смотри, как мальчик плачет!» Папа ничего ей не ответил, а только сказал моему старшему брату ехать с ними. «Мне он тоже нужен, – еще раз попыталась мама. – Это сторожевая собака, от воров». Перед тем как сесть в машину, папа на секунду остановился и сказал: «Зачем тебе сторожевая собака? В этом районе что, хоть раз были воры? У нас что, вообще есть что воровать?»

Тувию они бросили с моста в Аялон и потом смотрели, как его уносит водой. Я знаю, потому что старший брат мне все рассказал. Я вообще ни с кем словом об этом не обмолвился и после той ночи, когда его забрали, даже совсем не плакал.

Через три дня Тувия пришел ко мне в школу. Я услышал его лай внизу. Он был весь грязный и жутко вонял, но в остальном совсем такой, как прежде. Я очень гордился, что он пришел, это еще и доказывало, что все разговоры Саара про то, что собака меня не любит, были враньем. Если бы все дело было в кормежке, он бы не пришел именно ко мне. И еще он был умный, мой Тувия, раз пришел в школу. Если бы он пришел домой без меня, папа бы с ним не знаю, что сделал. Но все равно, стоило нам явиться, как папа захотел немедленно отделаться от Тувии. Но мама сказала, что Тувия, может быть, как следует обдумал свое поведение и теперь будет хорошей собакой. Потом я вымыл его из шланга во дворе, а папа сказал, что с сегодняшнего дня собака будет все время привязана и если она еще хоть что-нибудь выкинет, пусть пеняет на себя. На самом деле Тувия не сделал никаких выводов, а только еще сильнее тронулся умом, и каждый раз, когда я приходил из школы, я слышал, как он лает на всех, кто проходит мимо, пока в один прекрасный день я не вернулся домой и не обнаружил, что нет ни папы, ни Тувии. Мама сказала, что приехали пограничники, они прослышали, что у нас такая страшная собака, и попросили разрешения призвать ее в армию, как призвали Азит, собаку-десантницу,[2] и теперь Тувия – собака-следопыт и кусает шпионов, которые пытаются пересечь северную границу. Я притворился, что верю, а вечером папа вернулся, и мама отвела его в сторонку и что-то шепнула, а папа покачал головой: мол, нет. На этот раз папа проехал сто километров, почти до Гадеры, и высадил Ту-вию там. Я знаю, потому что старший брат мне все рассказал. Еще он рассказал, что днем Тувия сумел освободиться и искусал постового.

Сто километров – это много даже на машине, а пешком – в тысячу раз больше, особенно для собаки, у которой каждый шаг – как четверть нашего, но через три недели Тувия все-таки вернулся. Он ждал меня у ворот школы и даже не лаял, потому что у него не было сил шевельнуться, он только вилял хвостом, лежа на земле. Я принес ему воды, он вылакал чуть ли не десять мисок. Папа увидел его и онемел. «Это проклятие, а не собака», – сказал он маме, которая сразу принесла Тувии с кухни косточек. В ту ночь я разрешил ему спать со мной на кровати. Он заснул первым и всю ночь скулил и рычал на тех, кто во сне приходил действовать ему на нервы.