Азеф - [88]

– Молодец Зильберберг! молодец! Я ведь не надеялся, даже знаешь возражал, это ужасно, ужасно…

Азеф был с Савинковым нежен. Таким Савинков знавал его. Но когда настала очередь Азефа рассказывать, он обмяк, вобрал без того бесшейную голову в плечи, нахмурился.

– Я же говорил тебе, без тебя мне совсем трудно. ЦК критикует бездействие. А попробовали бы сами. Чем я виноват, что наружное наблюдение ничего не дает, что Столыпин охраняется так, что его даже увидеть не могут. Почти все товарищи говорят о слежке за ними. Нет, Борис, уж таких товарищей, как Каляев и Егор, все мелочь, я уверен, что многие врут, что замечают слежку, уж что то очень сразу все стали замечать. Я не верю. Я так устал из-за этого. Как ты думаешь, что бы сделать для поднятия престижаБ. О., а?

Азеф смотрел на Савинкова прямо, как редко на кого смотрел. Он хорошо знал Савинкова.

За стеной несся рокот, стон инструментов, гортанные выкрики. Кто-то отплясывал, слышались тактовые удары быстрых ног.

«Цыганскую пляшут», – подумал Савинков.

– Что предпринять? – проговорил он, играя наполненным бокалом. – Вот, например, Сулятицкий предлагает цареубийство. Он поступит по подложным документам в Павловское военное училище. На производство всегда приезжает царь, он его убьет.

– Это неплохо, но не выпускают же юнкеров каждую неделю? Надо ждать чорт знает сколько времени. Это не поднимет боевую сейчас. А ЦК требует. Они ставят вопрос ребром – или прекращают финансировать или боевая должна перестроиться.

Снова взвизгнули томным визгом скрипки, гитары. Кто-то чересчур рвал гитарные струны, выкрикивал. Ах, застойные скрипки, русских отдельных кабинетов! Как любил их Борис Савинков. За одну ночь с цыганками, румынскими скрипачами отдавал много души и денег. И теперь его волновал кабак.

– Грозят прекратить финансирование?

– Ну, да. Они правы. Если организация не работает, за что же платить?

– Милый мой, мы не подряды берем.

– Ну, да, – недовольно пробормотал Азеф, – ты лучше посоветуй, что делать.

– Сразу трудно что-нибудь придумать. Постой, Иван, дай осмотреться, вот, например, Мин или Лауниц? Азеф махнул рукой, надувая губы.

– Можно поставить, но ведь ерунда, нужен первостепенный акт, чтобы заговорила Европа, всколыхнулось все, вот что нужно, тогда будут и деньги.

Савинков налил шампанского в узкогорлые бокалы с золотым обводом. Грыз жареный миндаль и прислушивался к далекой музыке.

– Тут с тобой ничего не выдумаем, надо осмотреться. Азеф вскинул на него темные, выпуклые глаза. Сидел, грузно облокотившись о стол.

– Знаешь, Боря, я так устал, да и ты, я думаю. Поставим дело перед ЦК так: – мы вести больше не можем, нам нужен отдых и выедем заграницу.

– Совсем отказаться?

– Зачем совсем? Отдохнуть. Ведь это же невозможно, ты пойми все в боевой и в боевой, не мясник же я, у меня тоже есть нервы.

– Но тогда кто-нибудь другой возьмет.

– Кто? Чернов, что ли? – захохотал трескающимся смехом Азеф.

– Слетов может взять.

– Брось. За Слетовым пойдут товарищи? – лицо Азефа выразило презрение. – Я тебе говорю, кроме как за мной и за тобой боевики ни за кем не пойдут, ну, пусть на время приостановится террор, ты видишь, все равно ничего не выходит, одни провалы. Надо поискать новых средств, вот у меня в Мюнхене есть знакомый инженер Бухало, он строит какой-то не то воздушный шар, не то еще что-то, я думаю это может нам пригодиться, Я уж вступил с ним в переговоры.

Снова за стеной запел мужской голос, заныли цыганские гитары.

– Собственно говоря, ты прав, отдохнуть надо, мы не железные, пусть попробует кто-нибудь другой. К тому ж наши способы действительно устарели, вон, максималисты перешли к новым способам и к ним уходят от нас свежие силы. Наш террор устал.

Азеф молчал. Разговор должен был кончаться. Он знал, в заседании ЦК Савинков выступит с заявлением о сложении полномочий. Он нажал кнопку звонка, изображавшего декадентскую женщину. Вошел мягконогий лакей.

– Ту же марку, – проговорил Азеф.

– Ты что мало пьешь? Я почти один выпил?

– Я могу пить каждый день, – улыбнулся Азеф, – а тебя в Крыму шампанским поди не поили.

Двери кабинета открылись. На пороге появились смуглый цыган наглого вида, в бархатном костюме, с гитарой в разноцветных, шелковых лентах и цыганка в пестром, таборном костюме. Идя к Азефу и Савинкову она певуче проговорила:

– Разрешат богатые господа?

Азеф только ухмыльнулся липкой мясистостью губ. И пестрым гомоном, визгом, криком наполнился кабинет. Испитой старичок с хризантемистой головой стучал маленькими, желтыми руками по клавишам пианино. Цыганка спросила имена. Под два удара сверкнув глазами, повела:

«Ax, все ли вы в добром здоровьи». В оранжевом свете многих канделябр, как на елку в Рождество, грянули цыгане старое величанье обращаясь к Савинкову.

……. вина полились рекой.

К нам приехал, наш родимый, Пал Иваныч дорогой!»

– Ииэх! Ииах! Ииэх! – трепет, дребезг ног по отдельному кабинету заглушил смех Савинкова. Он пил поднесенный цыганкой бокал. Пели цыганки, ныли гитары настоящими полевыми песнями. До рассветного, петербургского мглистого утра ходил коротенький, ожиревший в отдельных кабинетах цыган легкой пляской, в такт дрожавшей костлявой цыганке-подростку звенели бубенчики гитар, трепыхались разноцветные ленты.