Азбучная история - [28]

Ничего.

Спать Сюзанна ложилась рано, каждый вечер около десяти она заглядывала в гостиную и объявляла, что идет спать. Йоаким нисколько не возражал, он любил час-другой до полуночи побыть здесь наедине с собой, хотя, может статься, она усматривала тут упрек в лени. Так или иначе, буквально каждый вечер она без устали подчеркивала, что Йоаким понятия не имеет, каково это — в одиночку нянчить маленького ребенка. Ни секунды покоя, все время как белка в колесе: то надо его кормить, то сажать на горшок, то успокаивать, потому что ревет, а вдобавок ходить за ним по пятам, следить, как бы не испортил драгоценную Йоакимову мебель. Она так и говорила: «Твою драгоценную мебель», с плохо скрытым пренебрежением.

— Ну что ты, Сюзанна, — отвечал он. — Иди ложись, выспись хорошенько. Тебе это необходимо.

— Ты к чему клонишь? — с подозрением спрашивала она.

Он вздыхал, шуршал газетой.

— Не поцелуешь меня на сон грядущий? — спрашивала она, и если он внимательно прислушивался, то угадывал в ее голосе легкую дрожь.

— Конечно, — говорил он, клал газету на пол, вставал, подходил к ней, быстро целовал в уголок рта. — Доброй ночи. Приятных снов.

Однажды вечером она повисла у него на шее, не желая отпускать. Нет уж, это вовсе ни к чему. Цепкие руки, внезапные приступы паники, которые ни с того ни с сего накатывали на нее и в любую минуту могли обернуться яростью. Пальцы ее ползли вверх по затылку, другая рука легла ему на гульфик. Тут и до беды недалеко. Ведь несколько раз случалось, что со злости она била его кулаком в весьма чувствительные места.

— Иди-ка ложись, — простонал он, осторожно пытаясь высвободиться.

— А ты со мной не пойдешь? — прошептала она.

— Нет… нет, я еще посижу, почитаю.

— Почитать можно и завтра.

— Нет. Я все-таки…

Сюзанна напряглась, но руку не убрала.

— Знал бы ты, как это противно, — тихо сказала она.

— Что?

— Заигрывать с тобой.

Он промолчал.

— Ты все время меня отталкиваешь. Мы вообще не бываем вместе. Я даже не помню, когда мы последний раз занимались любовью.

— Подобные разговоры желанию не способствуют, — недовольно буркнул он.

— А у тебя вообще есть желание?

Он тяжело вздохнул, пытаясь вырваться из ее цепкой хватки.

— Ты завел другую? — подозрительно спросила она.

— Другую?

— Да, может, ты предпочитаешь в постели другую? У тебя все время такой загадочный вид, — дрожащим голосом продолжала Сюзанна. — Ты же ничего мне не рассказываешь. Отталкиваешь меня. Если б ты знал, каково мне это чувствовать, Йоаким. Я чуть ли не вызываю у тебя отвращение.

— Это неправда, Сюзанна.

— Возможно. Но мне так кажется.

Он не знал, что сказать. На миг повисла тишина. Рука Сюзанны по-прежнему лежала у него на гульфике. И вдруг в ее глазах вспыхнула злость.

— Ты меня больше не любишь!

Она резко сжала пальцы. Йоаким схватил ее за запястье.

— Мне больно, Сюзанна.

А она, не убирая руки, прошипела:

— Иногда я думаю, было бы легче, если б мы расстались.

— Ты хочешь расстаться? — быстро спросил он и сам удивился, с какой легкостью и надеждой произнес эту фразу.

— Да нет, пожалуй, — строптиво отозвалась она. Йоаким отвел глаза; секунда — и Сюзанна отпустила его. Хлопнув дверью, ушла в спальню.

А вот я бы с тобой расстался, думал Йоаким на следующий день, лежа в гостиничной ванне на Водроффсвай. И с большим удовольствием. Ошеломленный собственными мыслями, он запрокинул голову на жесткий фаянсовый край ванны. Несмотря на горячую воду, его пробрал озноб. Но, увы, это невозможно, думал он. И не случится никогда.

12

Однако что-то изменилось. Вероятно, он сам. Дома все шло как обычно — постоянные стычки из-за детей, из-за домашнего хозяйства, из-за всего на свете. Сюзанна, похоже, перемены не замечала. К нему же эта перемена взывала такими требовательными, настойчивыми голосами, что все остальное он воспринимал с трудом. Насколько он понял, голосов было по меньшей мере два. Один — звонкий, пронзительный — вопил, как мальчишка на школьном дворе, у питьевых фонтанчиков: Нет! Хватит, черт побери! — а затем бросался в яростную потасовку. Второй был тихий, упорный, приглушенно-настойчивый, как у пожилой трактирщицы, которая привлекает к себе всеобщее внимание, потому что сидит, глядя в салфетку и что-то бормоча. Этот голос постоянно нашептывал ему на ухо. Непрерывно жужжал, точно мельница. Чтобы уловить хотя бы разрозненные обрывки, приходилось отключаться от всего прочего. Лицо его принимало напряженное, сторожкое выражение. Он и раньше не задавал тон на работе, а теперь стал и вовсе незаметным. Часами сидел на совещаниях не открывая рта. Молчал с отсутствующим видом. Когда коллеги останавливали его в коридоре немного поболтать, он смотрел на них с досадой, отвечал односложно, спешил к себе и закрывал дверь. Доставал бумаги и немедля погружался в мечты. А потом внезапно обнаруживал, что минуло уже несколько часов, а он даже корреспонденцию не прочел.

Время от времени он призывал себя к порядку и энергично брался за работу. Поначалу все шло отлично, но затем во времени возникал провал, этакая темная загадочная брешь, в которую он входил, сам не зная как и зачем. Попадал в какой-то сумрачный коридор, в какое-то место, куда, как ему чудилось, возвращаются все и каждый. Место было до боли знакомое, и он забывал, что пришел туда из света. Внутри царил полумрак. Неясный, тусклый свет озарял округлый свод и слегка выпуклые, словно бы костяные стены. Коридор казался живым. Но его это не смущало, ведь никакая опасность оттуда не грозила. Просто коридор словно бы дышал. Тихо-тихо, как морская анемона на дне океана. Йоаким забредал в углы и закоулки. Опознавательных знаков и ориентиров здесь не было. Все одинаковое. Он шагал бесцельно, маленький сгусток мрака в великой тьме. И никогда не думал о том, сумеет ли выбраться. Никогда не оборачивался, не искал выхода. Все вопросы, сомнения, желания исчезали. Выход всегда зависел от него же самого. Внезапный вихрь мчал его по коридору, и он вновь оказывался на конторском стуле — на столе звонил телефон или кто-то стучал в дверь. Длинными пальцами он потирал лицо, говорил «Да?», не в силах скрыть смятение от только что происшедшего.