Азазель - [46]

Я, как пригвожденный, стоял на тротуаре. Когда они приблизились ко мне вплотную, Петр окинул меня взглядом обезумевшей гиены и оскалился, как сумасшедший:

— Святой отец, сегодня мы очистим землю Господа…

За его спиной судорожно пыталась нащупать точку опоры Гипатия, переворачиваясь с одного бока на другой, и вдруг в какой-то момент ее голова оказалось прямо передо мной. Вместо лица у нее была кровавая маска, а в глазах застыло изумление. На мгновение она задержала на мне взгляд, и я понял, что женщина узнала меня, хоть я и был в монашеской рясе.

— Брат мой… — взмолилась она.

Я протянул к ней руку, и когда мои пальцы уже могли дотянуться до ее протянутой руки, пономарь Петр, хрипя в исступлении, потащил свою добычу к морю, окруженный шайкой обезумевших от предвкушения близкой расправы палачей. Кто-то оттолкнул меня и вцепился в Гипатию. Оторвав рукав ее платья, этот человек стал размахивать им, вопя в подражание Петру:

— Во имя Господа, очистим…

Этот клич стал в тот день гимном позорной славы Господней.

Вдруг вдалеке я заметил женщину с непокрытой головой, которая бежала в нашу сторону. Ее одежда и волосы развевались на ветру.

— Сестра! — взывала она на бегу. — Римские солдаты… Спаси нас, Серапис!

Добежав до сбившихся в кучу истязателей, она нависла над Гипатией, полагая, что так сможет защитить ее. Но случилось то, что должно было случиться. Множество рук схватили ее, оторвали от Гипатии и с силой отшвырнули в сторону. Женщина упала на камни лицом, и мостовая мгновенно окрасилась кровью. Женщина попыталась привстать, но кто-то ударил ее по голове утыканным гвоздями дрекольем. Она затряслась и как подкошенная рухнула на спину прямо мне под ноги. Из ее носа и рта обильно лилась кровь, пачкая одежду. Я узнал ее… В ужасе я попятился и уперся в стену старого дома, а Октавия испустила дух, так и не разглядев меня. При виде крови воины Господа, словно волки, учуявшие близкий конец охоты, с выпученными от безумия глазами стали утробно выть, требуя больше крови и плоти… Они сгрудились над телом Гипатии и пытались сорвать с нее шелковое платье, пропитавшееся кровью вперемешку с грязью. Вдруг Петр рванул Гипатию так сильно, что сам едва не упал, еле устояв на ногах. Сопровождаемый другими мучителями, он поволок жертву по мостовой. Гипатия… Педагог всех времен… Чистая и святая… Претерпевшая мученические пытки и возвысившаяся своими страданиями над всеми страдальцами.

Стоящая на перекрестке седая старуха размахивала крестом и что есть мочи вопила:

— Изведите ведьму!..

Я оставил мертвое тело Октавии и устремился за толпой, еще не до конца осознавая происходящее и уповая на то, что Гипатии каким-то образом удастся выскользнуть из их рук, или что наконец появится стража префекта и спасет ее, или что произойдет чудо… или… Призыв безумной старухи был услышан, и я увидел, как множество рук вцепились в одежды Гипатии и сорвали их…

— Александрийцы! — взмолилась Гипатия, но ее никто не услышал.

Стоящие в отдалении горожане, те, кто не мог до нее дотянуться, лишь вопили:

— Шлюха, ведьма!

И только я не проронил ни слова.

Обнаженная Гипатия сжалась в комок, чтобы прикрыть свою наготу, совершенно униженная, без всякой надежды на спасение… Я не видел, откуда взялась грубая веревка, которой они обмотали ее запястья, а потом потащили за связанные руки по улице… Камни мостовой были подогнаны друг к другу не очень плотно, их острые края выдавались наружу, заживо сдирая с Гипатии кожу и вырывая куски мяса.

В тот день я понял значение слова «изводить», накарканное выжившей из ума старухой пономарю Петру и его сброду[10].

Посреди скалистого берега на краю Восточной гавани стояла церковь Кесареон{70}, переделанная из древнего святилища в дом Господень, в которой каждый день читал Евангелие пономарь Петр. Весь берег был усеян устричными раковинами. Не знаю, кто первым из толпы поднял одну из них и, зажав в руке, направился к Гипатии. Вслед за ним потянулись и другие. Этими раковинами они принялись кромсать ее тело, отделяя кожу от мяса. Женский крик эхом отдавался в небесах, нависавших над этим злополучным местом, городом великого Бога, столицей соли и жестокости.

Выхватив веревку из рук Петра, эти беснующиеся животные стали таскать взад и вперед тело Гипатии, превратившееся в кусок красного разлохмаченного мяса. У ворот заброшенного святилища, расположенного на границе царского квартала Бархьюн, они бросили бездыханную человеческую плоть на кучу сложенных поленьев… А затем… подожгли их… Языки пламени взметнулись вверх, посыпались искры… Стоны Гипатии наконец стихли. Сверху за всем, что творилось внизу, безучастно наблюдали Бог, ангелы и дьявол…

— Гипа, что это ты тут такое написал?

— Заткнись, проклятый Азазель! Умолкни!

Лист Х Блуждание

Очень хорошо помню, как, охваченный острым чувством вины и стыда, я оставался стоять возле ворот заброшенного святилища. Толпа начала расходиться, языки пламени, поднимавшиеся от поленьев, которыми был обложен труп Гипатии, становились все меньше и меньше. Ее останки уже не отличались от сгоревшего дерева, превратившись в пепел.

Придя в себя, я был не в состоянии понять, что же мне делать. Вернуться в церковь Святого Марка, ставшую для меня приютом и убежищем три последних года, чтобы принять участие в праздновании, которое устроят там братья по случаю победы над остатками уходящего в небытие язычества, и вместе с ними радостно возвестить о торжестве нашей веры и ее полном триумфе в этом городе? Или броситься на тлеющие угли рядом с телом Гипатии, приникнуть к тому, что от него осталось, и, быть может, догорающего огня хватит, чтобы я сгорел вместе с ней, искупив свою трусость?.. Первый раз я струсил в день убийства отца, но тогда я был мал и беспомощен. Почему же я не пришел на помощь Гипатии, простиравшей ко мне руки? Даже Октавия пыталась защитить ее, взывая к богу Серапису, а теперь ее труп валяется на обочине дороги, орошенной ее жертвенной кровью. Отец не звал меня на помощь, а Гипатия звала… Женщина, взятая в прелюбодеянии, не просила Иисуса Христа, но он спас ее от жестокосердных, которые хотели побить ее камнями… А я… я не спас Гипатию от рук своих братьев по вере… Да и какие они мне братья!.. Я не один из них, но кто же я?!