Азазель - [48]

— Азазель, ты не спишь?

— Как я могу уснуть, когда ты бодрствуешь?

* * *

Словно неживой, я двинулся дальше на восток. Я торопился достичь какой-то цели, о которой даже не догадывался. Мысли и образы вертелись в голове и исчезали так же быстро, как бежали по земле ноги. В какой-то момент я понял, что к прошлой жизни больше нет возврата. Я стал другим, совсем не похожим на того, кем был раньше…

Так я добрался до открытого пространства в дельте Нила, где земля встречается с морем, образуя обширные лиманы, вода в которых доходит до колена, а на вкус кажется то пресной, то соленой. За лиманами тянулась череда черных песчаных холмов, убегающих в бесконечность. Я сбросил рясу и неожиданно почувствовал облегчение, будто камень с души свалился. Оставшись в одном исподнем, я вошел в воду, чтобы ополоснуться.

Утренний ветерок поднимал на поверхности легкую рябь, и в этот миг мне показалось, что я вырвался из плена и превратился в птицу, способную унестись в неведомую даль. Вокруг, куда бы ни падал мой взор, не было ничего, кроме воды, убегающей в бесконечность. И тогда я громко произнес по-коптски:

— Здесь сходятся вода, земля и небо, отсюда начнется моя новая жизнь!

Эта мысль полностью овладела мной. Я снял исподнюю рубаху, бросил ее на один из песчаных холмов и зашел в воду по пояс. Раскинув руки и подставив ветру грудь, обратившись лицом на север, я стал читать молитву, которую не встречал ни в одной книге, и не слышал ни на одной обедне:

Во имя Твое, о Ты, кто выше любого названья,

Священнее любого изображения, ограничения и печати,

Да очищу себя для Тебя, чтобы засияла Твоя

вечная красота в Твоем отражении

И стал бы виден Ты во всем своем свете, блеске и великолепии!

Во имя Твое очищу себя для Тебя,

чтобы вновь родиться из чрева могущества Твоего,

Поддерживаемый милостью Твоей.

Закрыв глаза, я произносил молитву вновь и вновь, голос мой становился все громче, и вскоре я сорвался на крик, заполнивший собой окружавшую меня пустоту. Ту самую первозданную пустоту, из которой вышло все сущее. Когда солнце достигло зенита и я больше не отбрасывал тень, я зачерпнул чистой воды и вылил ее на голову, чтобы очиститься от всего, что было. Тем самым я совершил обряд крещения и тогда же, в порыве внезапного просветления, решил, что должен принять новое имя… Гипа… которое являлось первой частью ее имени. Так меня зовут и по сей день…

* * *

После совершения таинства крещения я с удовольствием ощутил, что стал совсем другим человеком — тем, который давно дремал во мне. Теперь я, монах Гипа, уже не тот малец, на чьих глазах был убит отец, не подросток, взрослевший под присмотром дяди в Наг Хаммади, и не юноша, когда-то учившийся в Ахмиме… Я — другой, наделенный таинственной благодатью, родившийся второй раз.

По мере того как солнце клонилось к закату, моя тень становилась все длиннее. Она стелилась передо мной и вела на восток. «Неужто я иду в Иерусалим, — подумалось мне, — туда, где зародилась вера, или я двигаюсь на восточный край земли, в самую пустынь? А может, я хочу погрузиться в себя, узреть начало начал и познать Бога?» Нет, я не ждал никакого ответа, потому что на все многочисленные вопросы ответ был только один.

Ближе к закату я пришел к тому месту, где берут свое начало границы между землей, морем и небом. Я вновь мог различать людей и растения и впервые понял, что люди — как деревья, а деревья — как люди, хотя людской век намного короче. Ночь я провел на окраине рыбацкой деревушки, привалившись спиной к ветхой стене какого-то полуразвалившегося строения. Утром я вошел в деревню и поинтересовался у такого же тощего, как я, местного жителя, латавшего сеть, не нужна ли ему моя помощь. Он предложил мне тарелку ухи, в которой плавали кусочки белого мяса. Я ни разу не ел рыбу, но в тот раз решил попробовать, поскольку тот, кто прежде отвергал рыбные кушанья, теперь был другим человеком.

Я проводил дни, помогая сельчанину чинить сети, а он делился со мной едой, которую его старая жена готовила для нас дважды в день. Спустя какое-то время я извинился перед ним, сказав, что должен идти дальше, и двинулся на восток. Несколькими днями позже я пришел в город Дамиетта, где жили рыбаки, строители лодок и несколько торговцев. Здесь я провел три месяца или чуть более. Днем я работал плотником на верфи, а по ночам чинил сети и спал по несколько часов в сутки. Моим работодателем был тамошний рыболовный начальник, в подчинении которого находилось около двадцати таких же, как я, трудяг — рыбаков и умелых плотников. Он был христианином и, в общем, неплохим человеком, как того требовала его вера, к тому же довольно состоятельным… Почему Иисус Христос сказал, что богатому войти в Царствие Небесное труднее, чем верблюду пролезть сквозь игольное ушко? Как-то раз я сказал этому дамиетцу, что руководить работой рыбаков и плотников — самое лучшее занятие для христианина, ибо апостол Петр — камень, на котором воздвигнута церковь, — также рыбачил в море. А Иосиф (плотник) воспитал Иисуса Христа. Мой хозяин усмехнулся и сказал:

— Мне это известно, но я не выбирал ни рыбалку, ни плотницкое дело. Мой отец, а до него мой дед, сделали этот выбор за меня. Если бы я мог решать, то предпочел бы выращивать хлеб. Ненавижу море всякий раз, как оно забирает жизнь кого-нибудь из моих людей! — И он печально покачал головой, продолжая надзирать за тем, как работают рыболовы и плотники.