Азазель - [45]

Церковь почти опустела. Голоса хора доносились уже из-за церковной ограды. Епископ в сопровождении священников покинул ложу, а я совершенно не понимал, куда мне идти. Вернуться ли мне в келью и укрыться в ней, заперев дверь, как я поступал обычно? Или пойти вслед за толпой? Словно повинуясь какому-то тревожному порыву, ноги сами понесли меня на улицу. Я быстро нагнал ушедших, но распевать вместе с ними не стал.

Сотни надсаживающих глотки людей во главе с пономарем Петром двигались в сторону Канопской улицы. Полуденное солнце пекло нещадно, раскаленный воздух не давал дышать. Стены домов сотрясались от поступи и воплей толпы верующих. Кое-где на крышах в молчании стояли люди, размахивающие крестами. Пыль столбом поднималась до неба, распугивая ангелов, а мое сердце сжалось в предчувствии чего-то ужасного. Затертый со всех сторон, я был не в силах вырваться из людского потока. Казалось, меня посетило видение о конце света и прекращении бренной жизни, вроде тех, что приходили к пророку Аввакуму{69}.

Постепенно возбуждение неистовствующей толпы пошло на убыль, она распалась на отдельные группки, растекшиеся по переулкам. По улицам бродили несколько десятков человек, продолжая выкрикивать свои призывы.

В какой-то момент я подумал, что они кричат, чтобы дать понять жителям, что христиане — самая многочисленная и мощная сила в городе. Что это шествие — предостережение для префекта и недвусмысленное предупреждение жителям. Но дальнейшее развитие событий показало, что все было намного серьезнее и ужаснее.

Полуденное пекло стало еще сильнее, раскаленный воздух и разгоряченное дыхание ухающей толпы не давали дышать. Мне удалось выскользнуть, и я было направился назад, к спасительным стенам церкви, но тут из ближайшего переулка вынырнул высокий тощий человек и, обращаясь к Петру и окружавшим его, закричал:

— Ведьма едет на своей колеснице! Одна, без охраны!

Когда я увидел, как Петр, а за ним и остальные с воплями побежали в ту сторону, куда указал высокий человек, сердце неистово заколотилось и меня сковал внезапный ужас. Не отдавая отчета в том, что творю, я двинулся за ними. Вдалеке на широкой улице, ведущей от театра к Восточной гавани, показалась колесница Гипатии, запряженная парой лошадей. Та же колесница, в которой я видел ее последний раз, три года назад. Да, в этой же колеснице… запряженной парой, да… парой лошадей… А я — единственный, кто не… Петр, вопя, бросился наперерез колеснице, а за ним понеслась толпа, ревущая что-то невразумительное. Внезапно пономарь резко остановился и зыркнул по сторонам. Кто-то из толпы, вопящий дурным голосом, подбежал к нему и вытащил из-под полы рясы длинный нож… ржавый… снова такой же нож…

* * *

Нет, больше я не напишу ни строчки… Нет…

О Боже, пусть отсохнут мои руки… Прими меня к себе… Смилуйся надо мной…

* * *

Я разорву эти листы, смою их водой… Я…

— Пиши, Гипа, пиши ради истины, которая тебе ведома.

— Азазель… не могу.

— Пиши, не трусь. Никто, кроме тебя, не опишет то, что ты видел собственными глазами, и никто не знает того, что известно тебе.

— Я рассказал об этом Несторию несколько лет назад в Иерусалиме.

— Гипа, ты рассказал ему только часть истории, а сегодня ты опишешь все, что тогда произошло, полностью.

* * *

Ох… Когда возничий Гипатии увидел этот длинный ржавый нож, он долго не отрывал от него взгляда. А потом вдруг юркнул, как крыса, в проулок. Он мог бы вполне наподдать лошадям и пронестись по широкой улице, и вряд ли бы кто-нибудь отважился приблизиться к несущейся колеснице. Но он убежал, и никто даже не попытался остановить его. Кони продолжали неспешно трусить по мостовой, пока Петр не схватил их под узду рукой с зажатым в ней ножом. Гипатия высунула царственную головку из-за полога и стала испуганно озираться вокруг. Ее брови удивленно приподнялись, и не успела она произнести и слова, как Петр закричал ей прямо в лицо:

— Мы к тебе, ведьма, вражина Господня!

Он протянул к Гипатии руку со крюченными от клокочущей в нем ненависти пальцами, а затем к ней потянулись и другие, такие же бесноватые. Все это выглядело так, будто к белоснежному облаку тянутся распаленные жаждой змеи. В воздухе повис ужас. Безжалостные, как обнаженные мечи, руки Петра распахнули дверцы колесницы, они же уцепились за край накидки Гипатии, они же схватили ее и сбросили на землю. Длинные волосы Гипатии, аккуратно уложенные в косу вокруг головы, растрепались, и Петр немедленно вцепился в них грубыми пальцами, намотав локоны на кулак, а когда она вскрикнула, проорал:

— Во имя Господа, очистим землю Господа…

Он выволок ее за волосы на середину улицы. Вокруг столпились улюлюкавшие параболаны. Гипатия попыталась подняться, но один из них пнул ее ногой в бок, и она, обхватив живот руками, скрючилась, не в силах даже застонать. Петр снова распластал ее на земле, так сильно дернув за волосы, что вырвал несколько прядей. Он брезгливо стряхнул их с руки и, засунув нож за пояс, стал наматывать ее кудри уже на обе руки… Пока он расправлялся со своей жертвой, толпившиеся позади него параболаны истошно верещали и улюлюкали…