Айсолтан из страны белого золота - [8]

— Эй, Потды, как видно, с тобой нельзя добром — сейчас же язык распустишь. Убирайся вон! Чтоб мои глаза тебя не видели!

Как ни умел отшучиваться Потды, но под взглядом Айсолтан он все-таки оробел и вся его развязность сразу пропала. Он вспомнил, как однажды уехал куда-то без спросу, и Айсолтан пришлось его долго ждать. Вот и тогда у нее был такой же взгляд. Потды знает, что взгляд этот не предвещает добра. Прогнала тогда Айсолтан Потды. Еле-еле упросил взять обратно. И Потды спрашивает — теперь уже непритворно-жалобным голосом:

— Так что ты велишь делать с машиной?

— А что ты с ней вообще делаешь?

— Да ведь ты гонишь меня с работы, — угрюмо бормочет Потды, но Айсолтан слышит, что голос его дрогнул.

И снова ее губы улыбаются против воли. Она отворачивается от Потды и продолжает свой путь. Но, сделав несколько шагов, останавливается и, полуобернувшись, говорит Потды:

— Поезжай, займись делом. Но если ты еще раз позволишь себе свои глупые шутки, придется нам с тобой расстаться.

Потды видит, что Айсолтан не сердится больше, и, высунувшись из машины, кричит ей вдогонку:

— Айсолтан!

Айсолтан снова оборачивается и, хмуря брови, смотрит на Потды, а он:

— Может, все-таки поехать за Бегенчем?

Айсолтан бросает через плечо:

— Эх ты, пустомеля!

Потды не назовешь красавцем. Лицо его, пожалуй, больше всего походит на арбузную корку, всласть исклеванную курами. Нос у Потды сплюснут так, что сливается со щеками, а глаза запали глубоко-глубоко, и их почти не видно — так, одни только щелки. Но Потды не дурак и слывет острым на язык парнем. Однако он хоть и любит пошутить и никак не может удержаться, чтобы не подразнить Айсолтан, даже рискуя навлечь на себя ее немилость, но там, где нужно, он умеет держать язык за зубами, и честь этой девушки дорога ему, как честь родной сестры. Это хорошо знает и Айсолтан. Быть может, поэтому грубоватые шутки Потды так часто сходят ему с рук. А Потды чувствует доброе отношение Айсолтан и, по правде говоря, уже привык считать себя не шофером, а хозяином машины.

Айсолтан свернула на другую улицу. Из тамдыров[2], стоящих позади домов, вылетает бледножелтое пламя, дым густыми клубами поднимается к небу.

Пожилые колхозницы пекут чуреки, тут же на очагах варят обед, кипятят чай.

Солнце уже закатилось, и по зеленовато-голубому небу протянулись легкие, прозрачные облачка — розовые, лиловые, пурпурно-малиновые; ближе к горизонту края их горят и плавятся, как золото. Спускаются сумерки, и воробьи, обеспокоенные наступлением ночи, суетливо прыгают и чирикают. Где-то в стороне начинает работать мотор. Он испускает глубокий вздох, потом словно откашливается и переходит на ровный, дробный стук: «патыр-патыр». И утопающий в садах поселок вспыхивает огнями; кажется, что большие серебряные звезды упали с неба и повисли на ветвях.

Предавшись своим думам, Айсолтан не заметила, как поднялась на веранду; распахнув дверь в комнату, она звонко закричала:

— Мама! Ты где?

Женщина с ведром в руках выходит из-за угла веранды и, остановившись позади Айсолтан, говорит:

— Твоей матери нет у нас, милая. Она сегодня и не заглядывала.

Айсолтан вздрагивает и оборачивается. С изумлением смотрит на женщину и, поняв, наконец, что, замечтавшись, зашла не в свой дом, восклицает:

— Ой, Нязикджемал-эдже, прости меня! Мне показалось, что это наш дом. А я еще шла и думала: ну зачем настроили такие дома, — все, как один, не отличишь друг от друга!

Нязикджемал ставит на землю ведро с водой, приглаживает седые волосы, с неодобрением смотрит на Айсолтан.

— Ай, моя милая, что это ты вздумала, чтобы в колхозе да дома были не одинаковые! Может, ты еще захочешь, чтобы курица несла разные яйца?

— Нязикджемал-эдже, если у курицы яйца и одинаковые, то ведь цыплята-то разные. Если у нас колхоз, это еще не значит, что все должно быть на один лад, по одной мерке. У одних много трудодней, у других меньше. Один ловкий, спорый на работу, а другой с ленцой. И жизнь у них разная, и мысли разные. Почему же дома должны быть у всех одинаковые? Почему каждому не иметь дом по своему вкусу?

— Ах, голубушка моя, знаешь, как в старину говорили: «Не будь верблюд красив, а будь на ноги крепок».

— Неправильно это. Наше время другое, мы теперь хотим, чтобы все было и крепко и красиво.

— Ну уж не знаю, ты ученая. Может, это и верно. Тебе виднее, что белое, что черное.

— Нязикджемал-эдже, я хоть и могу отличить белое от черного, а вот видишь, свой дом не отличила от чужого.

Нязикджемал щурит красноватые веки, окидывает Айсолтан проницательным взглядом из-под седых насупленных бровей.

— Эх, голубушка, когда в сердце большая радость или печаль и все мысли летят в одну сторону, тут и самой недолго залететь в чужое гнездо. Ты не думай, что все это потому, что у нас дома построзны как-то не так.

Айсолтан невольно отступает в глубь веранды.

«Что же это такое? — проносится у нее в голове. — Мы с Бегенчем еще не сказали друг другу ни слова, а можно подумать, что о нашей любви знают уже все! То Потды со своими глупыми шутками, то теперь вот Нязикджемал. Не успели наши глаза обменяться взглядом, как весть об этом облетела, кажется, уже весь колхоз. Должно быть, не зря говорится, что и стены имеют уши. Ну что ж, мы ведь ничего не крадем и краденого не прячем, нам нечего стыдиться людей…»