Айсолтан из страны белого золота - [19]

И вот теперь наступил новый праздник.

Любовь…

У Бегенча с тех пор, как он себя помнит, сердце всегда было исполнено любви. Он горячо любит мать, любит маленькую сестренку, любил старшего брата, который под городом Будапештом отдал жизнь за независимость народов. Бегенч любит свою землю — ее привольные степи, тенистые ароматные сады, виноградники. Бегенч любит труд. Любит на заре выходить в поле с кетменем или лопатой в руках, любит учиться, любит свою комсомольскую работу. И всякому делу Бегенч отдается со страстью. Даже в детстве во все мальчишеские игры он вносил столько кипучей энергии и задора, что всегда, в любой игре, побеждал своих сверстников. Скажем просто — Бегенч любит жизнь. И вот теперь все, что он любит, все, что ему дорого, как бы соединяется воедино, сливается в одном — в Айсолтан, в любви к ней.

Бегенч смотрит на расстилающееся перед ним необъятное поле, по которому волнами пробегает ветер, и хлопчатник колышется, играет, переливается на солнце, становясь то жемчужно-серым, то яркозеленым… Бегенч всей грудью вдыхает этот свежий ветер и горячий сухой аромат земли, и ему хочется крикнуть громко, на весь мир: "Как хороша жизнь!"

Лицо Айсолтан встает перед ним.

"Как хороша жизнь, которая создает таких девушек, как Айсолтан!" — думает Бегенч. Мир велик. Быть может, есть на земле немало девушек красивее ее, но разве могут быть на чужой земле, в чужих странах такие, как она? Разве могут они так любить труд, как она, так любить родину, как она, быть такими же отважными, как она? Как преобразилась жизнь! Простая туркменская девушка Айсолтан в столице самого могущественного государства на земле обсуждает вместе с другими такими же простыми советскими людьми вопрос, от решения которого зависит судьба всего человечества! Далеко ли то время, когда жизнь туркменской девушки была ограничена стенками кибитки и единственным знакомым ей путем была тропка от кибитки до там дыра? Далеко ли то время, когда глаза туркменской девушки были слепы и язык нем? А теперь в Москве зазвучит на весь мир голос простой туркменской девушки Айсолтан! Как хороша жизнь! — говорит она. — Мирная жизнь и мирный труд!"

Бегенч шагает по дороге и поет:

Моя любимая, душа души моей!

Ты — утра яркого сиянье, Айсолтан!

Пролей на сердце мне ручей твоих речей, —

Ты — кровь моя, мое дыханье, Айсолтан!

Так идет он и поет, так же как шел и пел вчера, — и не здесь ли, не на этом ли самом месте, оборвалась вчера его песня и глаза его встретились с глазами Айсолтан?

Бегенч оглядывается вокруг: да, это было здесь. Он видит подрезанный им куст хлопчатника: листья уже пожелтели и сморщились, полураскрывшиеся коробочки печально никнут к земле. Бегенч осторожно приподнимает ветви и, как делала это вчера Айсолтан, притягивает их к себе. Он вдыхает их аромат, мысленно беседует с ними:

"Под вашей тенью, листья, встретился я с Айсолтан. По моей вине до срока зэеяли еы, листья. Я возьму вас с собой и повешу дома, на стене, на самом лучшем из моих ковров. Вы были свидетелями нашей встречи с Айсолтан — вы будете почетными гостями на нашей свадьбе".

Бегенч обламывает ветки хлопчатника, уносит их в глубь хлопкового поля и прячет там, подальше от чужих глаз.

Бегенч обходит хлопчатник, проверяет полив. Он доволен: везде хорошо, равномерно разлилась вода. Она поблескивает в бороздках даже на тех участках, судьба которых беспокоила Айсолтан. Вчера хлопчатник стоял здесь потускневший, пригорюнившийся, и листья его уныло клонились к земле, словно моля ее: "Воды, воды!" А сегодня они тянутся к солнцу, задорно блестят в его лучах, и в шелесте их Бегенчу слышится уже не жалоба, а веселый припев: "Урожай! Урожай! Мы дадим хороший урожай!"

Бегенч чувствует, как сильно припекает ему спину, и решает, что, должно быть, перешло за полдень. Он смотрит на часы: почти два часа! Сейчас приедет Аннак. Бегенч выходит на дорогу, смотрит в ту сторону, откуда должна появиться машина. Нет, не клубится пыль, не видно Аннака. Что ж он не едет? Конечно, в области забот тоже много. Может быть, Аннак не застал кого-нибудь, дожидается.

Пройдя еще немного по дороге, Бегенч видит пожилую женщину, которая стоит у края хлопчатника, спершись на кетмень. Он подходит к ней, приветливо здоровается:

— Добрый день, Нязикджемал-эдже. Желаю тебе работать — не уставать!

— Желаю тебе долгой жизни, мой ягненочек!

— Ну, как справляешься с годами, Нязикджемал-эдже?

— Борюсь с ними, и руками и ногами борюсь. Когда дома сидишь — кряхтишь, а как выйдешь в поле — так охи-ахи и позабудутся. Ты мне скажи: кто я такая, кто? А ведь каждый день один трудодень и еще полтрудодня зарабатываю.

— В такое время живем, Нязикджемал-эдже!

— Правильно говоришь, мой ягненочек. В прежнее-то время нас, женщин, и не подпускали к хлопку. Мы и не знали, как он растет. Собачья жизнь тогда была, вот что. А теперь и меня в число людей поставили. Ты не гляди, что мне шестой десяток пошел, — в этих красавцах и моя доля труда есть. На старости лет есть чем погордиться, чему порадоваться…

Бегенч уже не раз слышал такие речи из уст Нязикджемал. Если Нязикджемал начнет сетовать на старую жизнь — конца-краю не будет ее рассказу. И Бегенч, как только Нязикджемал умолкает на секунду, чтобы перевести дух, спрашивает: