Айн Рэнд - [23]

Как же эти слова и мысли юной писательницы напоминают высказывания современных российских либералов: абсолютно то же неприятие и даже отвращение к собственной стране и поиски политических идеалов на Западе! И вышеприведенное, и другие, похожие, высказывания Айн Рэнд постоянно цитируют как ее противники, так и почитатели[21]. Тем не менее писательница явно сгущала краски, работая на аудиторию. В конце концов, при всех недостатках государственного антисемитизма, ее семье не так уж плохо жилось до начала революционных потрясений: отличная квартира, прибыльный бизнес, слуги, прекрасное образование, светские рауты, поездки на отдых… Недаром до конца жизни Айн Рэнд будет любить русскую кухню и классическую музыку, читать некоторые произведения русской литературы и помнить о светлых минутах своего российского детства.

Кроме того, надо помнить, что все подобные высказывания Айн Рэнд относятся к послевоенному периоду, когда писательница уже изрядно подзабыла свое безмятежное дореволюционное детство и, напротив, должна была показать себя американской аудитории извечным противником русского иррационализма и сентиментальности. Не стоит забывать также, что одной из причин неприязненного отношения Айн Рэнд к родине было ее еврейское происхождение, о котором ей достаточно часто напоминали антисемиты как царского, так и большевистского времени. Увы, Алиса Розенбаум всегда понимала, что она чужая в своей стране, в то время как в Америке она, несмотря на сильный русский акцент и статус иммигрантки, чувствовала себя как дома. Так что можно понять причины отсутствия у нее теплых чувств к родине: ей, изначально чужой, не принадлежащей к «титульной» нации, к тому же довелось жить в России и СССР в наихудший период, когда даже самому патриотически настроенному человеку было сложно не озлобиться и не разочароваться.

Глава вторая ЕВПАТОРИЯ

Бегство на юг

Зимой 1917/18 года Петроград выглядел, как в страшном сне. Вот каким его увидел писатель Исаак Бабель (1894–1940), в то время — переводчик иностранного отдела ЧК: «Базальтовая, остывшая Венеция стояла недвижимо. Я вошел в Гороховую, как в обледенелое поле, заставленное скалами… Невский Млечным Путем тек вдаль. Трупы лошадей отмечали его, как верстовые столбы. Поднятыми ногами лошади поддерживали небо, упавшее низко. Раскрытые животы их были чисты и блестели… Два китайца в котелках, с буханками хлеба под мышками стояли на углу Садовой. Зябким ногтем они отмечали дольки на хлебе и показывали их подходившим проституткам. Женщины безмолвным парадом проходили мимо них»^{57}.

А вот выдержки из дневника знаменитого еврейского историка Семена Дубнова (1860–1941): «Растоптано всё духовное в человеке. Люди, кроме красных, не ходят, а пресмыкаются, измученные голодом, холодом, приниженные насилием… Сейчас пришли и сказали, что наш дом может быть превращен в казарму для красной армии, и тогда жильцы в несколько дней будут выселены. Это теперь проводится с особою жестокостью… Город наводнен мобилизованными, для которых старые казармы неудобны: холодные, перемонтированные, грязные. И вот гонят обывателей на улицу… Ходишь по улице, стоит стон, проклятия носятся в воздухе, особенно теперь, когда вместо пайка хлеба выдают лошадиный овес… Ходишь по засыпанным снегом мертвым улицам, с закрытыми магазинами без товаров, видишь изможденные лица. В вагонах трамвая нет возможности проезжать из-за мобилизованных красноармейцев, наполняющих все вагоны… На этой неделе, благодаря почтовой посылке и ожидаемому академическому пайку, мы впервые ели хлеба вдоволь, без опасения остаться на следующий день без еды. Заношу в дневник это событие, после с лишком двухлетнего недоедания. Сколько лет еще уйдет, пока нам станут вновь доступны молоко, масло, мясо, сахар, ванна, частая смена белья, новая одежда вместо нынешних лохмотьев, обувь, новые книги, свободные газеты, свобода собраний, свобода слова, неприкосновенность личности, возможность сообщаться со всем миром и тому подобные блага, отнятые у нас и ныне недосягаемые?..»^{58}

К концу августа 1918 года Розенбаумы почувствовали, что больше не могут и не хотят оставаться в некогда прекрасном и удобном для жизни, а ныне таком страшном городе. Угроза «уплотнения», когда пришлось бы жить под одной крышей с совершенно чужими и враждебными к ним людьми, скудное питание, опасение обысков и новых реквизиций — всё это повлияло на решение покинуть Петроград. Всё еще ожидая, что большевистский режим вскоре рухнет, они думали, что уедут не более чем на шесть месяцев. На деле же они отсутствовали три долгих года.

По мнению Барбары Брэнден, решение об отъезде на юг было принято Анной Борисовной; она же продумала маршрут следования^{59}. Из Петрограда они бежали осенью 1918-го; более точная дата нам неизвестна, но, учитывая, что, по описанию самой Айн Рэнд, во время поездки было очень холодно и почва промерзла, вероятнее всего, это произошло в ноябре — декабре — ранее этого времени на юге Украины заморозков не бывает. Любое путешествие в те неспокойные времена было рискованным, в особенности по той причине, что семье Розенбаум приходилось пробираться через территории, захваченные самыми разными вооруженными формированиями, обыкновенно не признававшими друг друга. Приблизительно в это же время похожими маршрутами из Москвы и Петрограда на юг переехали сотни тысяч других людей, не желавших оставаться в большевистской России.