Айгу! Они не едят личинок шелкопряда! - [44]

Другим волонтёрам с жильём повезло гораздо меньше, чем нам. Себастьян и Гвендаль ютились в маленьких шалашах на сваях, где нельзя было даже выпрямиться в полный рост, а все остальные разместились в так называемом общежитии — отдельно стоящем открытом помещении, на глиняном полу под навесом из соломы. При этом сложно сказать, где было жить лучше. Шалаши располагались неподалёку от птичника, обитатели которого начинали громко голосить около пяти утра. Да и спать в них было не то чтобы очень безопасно — кудрявый Гвендаль однажды ночью был укушен за руку сколопендрой. С другой стороны, на глиняном полу под москитной сеткой было не менее рискованно, к тому же жизнь волонтёров в общежитии, как и нашу, по ночам отравляли хозяйские собаки.

Псов было трое: Гизмо, Санка и Ачу. У последних двух ударение на последний слог, как положено у французов. Оливье внимания их воспитанию не уделял, поэтому животные нагло клянчили еду со стола, днем периодически дрались между собой, а ночью громко лаяли и лезли на голову волонтёрам, желая спать вместе с ними на матрасах. Бунгало они любили больше прочих мест и еженощно проверяли на прочность нашу москитную сетку. Прорехи приходилось заделывать с помощью клейкой ленты. К счастью, проблему через несколько дней удалось решить с помощью большой рыболовной сети, которую мы натянули на пластиковые трубы. Полученная в результате ширма полностью перегородила проход в жилище. А дверной проём, расположенный с другой стороны комнаты, завесили циновкой и припёрли кирпичами. В итоге собаки через некоторое время оставили попытки проникнуть внутрь, сосредоточив своё внимание на общежитии.

По утрам мы просыпались рано, практически с рассветом. Но вставать не торопились, зная, что Оливье после своих ночных бдений к завтраку раньше девяти не выйдет. Его страстью, очевидно, были социальные сети. После того, как все волонтёры расходились спать, он допоздна, иногда до часу ночи стоял, глядя в экран своего ноутбука. Единственным источником электричества на ферме служил бензиновый генератор, который француз гонял, не жалея горючего, будучи не в силах побороть свою интернет-зависимость. Была и солнечная батарея на крыше, но от неё даже зарядить телефон как следует было невозможно. При этом Оливье, думая, что мы не знаем про его ночные стояния с ноутбуком, говорил, что человеку только на пользу отказ от интернета, и электричеством делился неохотно — иногда телефоны весь день лежали на зарядке, и всё без толку.

Столь же неохотно он по утрам просыпался и выползал к завтраку. Но ещё больше ранних подъёмов Оливье не любил фермерский труд, который зачем-то сделал делом всей своей жизни. Отлынивал от него, как мог. Вся деятельность, связанная с возделыванием земли и выращиванием растений вызывала у него видимую скуку, и Оливье посвящал ей не больше одного-двух часов в день, но чтобы не терять свой имидж гуру, важно кивал на соседей: они-то и того меньше работают! По словам француза, кхмеры трудились даже не каждый день, хотя мы постоянно видели, как фермеры разъезжают туда-сюда по дороге на тракторе с большими колёсами.

Основной работой на время нашего пребывания на ферме «Органикх» стал сбор мотылькового горошка. Эти синие цветы росли по всему участку, и каждое утро новые бутоны распускались взамен тех, что были сорваны ранее. Будучи высушенными, они обладали интересным свойством: залитые кипятком лепестки придавали воде яркий голубой цвет, а если добавить сок лимона, отвар становился пурпурным. А вкус… да кому нужен вкус, если есть такой цвет! Чай из мотылькового горошка можно было пить всем желающим. Оливье старался не тратиться лишний раз, но делал исключение для кофе, покупая вьетнамский молотый и заваривая его кипятком. Я долго не могла понять, почему он такой невкусный, а потом прознала, что жадный француз каждое утро брал вчерашние остатки и смешивал их со свежезаваренным кофе. По крайней мере именно так делали по его указке француженки, которые то ли считали, что так и надо, то ли просто стеснялись вылить помои. Иногда мне удавалось с утра оказаться на кухне раньше других, и могу заверить, что в эти дни кофе было можно пить без отвращения.

В семействе Крузо было двое детей, оба мальчишки. Младшего, лет семи, звали Арун, что по-кхмерски и по-тайски значит «рассвет». Старший был Сованн — «золото», и лет ему было около десяти. Оба практически не ходили в местную школу, бессистемно занимаясь по книжкам дома. Оливье, в своё время получивший высшее образование, был искренне убеждён, что в жизни можно преуспеть и без оного: «Я три тысячи евро в месяц барменом зашибал». Дети, хоть и росли неучами, имели возможность общаться с иностранцами, и каждый говорил на трёх языках — английском, французском и кхмерском. Большую часть времени они играли с собаками и друг с другом, оглашая окрестность пронзительными воплями. Аруну удивительно подходило его имя, особенно если заменить букву «А» на «О». Дарин детей любила и по мере своих возможностей старалась баловать, не загружая работой по дому. Поэтому что Арун, что Сованн, уборкой не занимались, и даже посуду за них мыли волонтёры. Впрочем, детям в доме Крузо было можно далеко не всё. Например, обычный зелёный чай в жестяной баночке был им недоступен, так как очевидно не был выращен без применения пестицидов и химических удобрений. Дарин строго следила, чтобы дети пили только экологически чистый голубой отвар лепестков горошка да простую воду. С другой стороны, когда вечером зажигали спирали от комаров, и их ядовитый дым наполнял помещение, она не имела ничего против того, чтобы малышня вдыхала эту отраву. То же самое касалось и табачного дыма. На ферме смолили практически все волонтёры, а точнее все французы. Пассивное курение детей никого не смущало. Оливье не стеснялся раскуривать при них и марихуану. В течение дня француз то и дело доставал кисет, хотя и уверял, что бросает. Когда несведущие волонтёры, учуяв подозрительный запах, спрашивали, что он курит, Оливье, скромно потупив глаза, отвечал: «В основном шалфей».