Айгу! Они не едят личинок шелкопряда! - [29]
Большую часть времени, проведённого в доме Зин, мы строили беседку из досок, привезённых с дядиной помощью. Работать в жару тяжело. Древесина была такой твёрдой, что приходилось под каждый гвоздь сначала просверливать отверстие, иначе доски могли расколоться. Ворочать их, длинные и громоздкие, было трудно, и мы втроём выбивались из сил, купаясь в собственном поту. Если бы не циркулярная пила, имевшаяся у Зин, работа бы вообще не продвигалась, а так за четыре дня мы успели положить весь пол. Параллельно разбирали старые палеты. Добытые таким образом гвозди складывали отдельно, чтобы дядюшка мог их продать как металлолом. Он вообще старался как можно большему количеству вещей подарить вторую жизнь и многое утилизировал, забирая у соседей всякий ненужный хлам. Брал и отработанное машинное масло, лишь бы не выливали его в реку. Таким маслом, стоявшим без дела в сарае, мы пропитали старые гнилые доски в основании беседки, чтобы они не так страдали от влаги. Но не всем вещам нашлось применение: например, старый домик для духов так и остался лежать на заднем дворе.
Иногда, когда мы работали в беседке, приезжал отец Зин. Он раньше имел бизнес по продаже древесины, и за два года разбогател и смог купить для своей семьи очень большой и красивый дом. Но потом быстро прогорел и лишился своего богатства. С тех пор о прежних временах напоминает только шикарный дом, а в целом семья Зин живёт очень скромно. Отец не располагает средствами, чтобы поддерживать Зинаиду финансово, но старается помогать, чем может. Два дня он стриг траву, которая сильно разрослась на участке, и иногда заходил к нам в беседку на перекур.
Однажды с утра Зинаида уехала по своим делам, а мы, не зная, чем заняться, решили собрать с амбарелловых деревьев гусениц и прочих вредителей, пожирающих листья. Никакие пестициды здесь в хозяйстве не использовались, поэтому для жучков и червячков было раздолье, и это грозило гибелью урожая амбареллы. Некоторые гусеницы были на вид очень страшными и волосатыми, и с ними требовалось соблюдать осторожность: одно касание, и участок кожи размером со спичечный коробок покрывался волдырями. Другие гусеницы и жуки не были столь опасными, но зато активно сопротивлялись и пытались убежать. Так что борьба с насекомыми и их личинками растянулась аж до самого обеда. Когда мы вернулись с полным ведёрком, чтобы показать дядюшке чудовищную гусеницу с красной головой и рогами, оказалось, что в доме гость.
Это был дядюшкин приятель — малаец по имени Тан, бывший полицейский и притом буддист. Он с энтузиазмом принялся рассказывать о себе. Например, жаловался, что в полиции служить тяжело: «Все дают деньги, а брать нельзя». Только нельзя не потому, что таков закон, а потому что он буддист. А ещё этот своеобразный человек на пенсии развлекался охотой: «В буддизме положено, что убивать ради потехи нельзя, а можно только для еды. Поэтому что убил, то надо съесть. Я однажды убил носатую обезьяну, и ту пришлось съесть, потому что иначе нельзя». Это неловкое оправдание своих дурных наклонностей не произвело на нас особого впечатления. Пока я слушала откровения бывшего полицейского, Паша сорвал немного свежего лемонграсса и заварил чай. Мы стали пить его и отдыхать, пока дядюшка с возгласами: «Ешь! Ешь!» подсовывал то свежий рамбутан, то печенье.
Дядюшка Чоу и его сосед с гостинцами.
К дядюшке постоянно приходили разные люди. Например, частенько заходил сосед, торговец фруктами, и каждый раз приносил гостинцы: то корзину с мангостинами, а то и спелый дуриан. Узнав, что мы очень любим их, он пообещал принести ещё, и на следующий день притащил целых два крупных и спелых плода. Один из них дядюшка разделил между всеми присутствующими, а второй целиком отдал нам, как ценителям. Сезон ещё не закончился, и дурианы были потрясающе вкусными, хоть и излишне, на мой взгляд, духовитыми. За это Зинаида их не любила и практически не ела, в отличие от нас с дядюшкой. Впрочем, не все соседи были одинаковы хороши. Некоторых, таких как старенькая соседка и её муж, Зин недолюбливала, потому что они ничего никогда не приносили, зато очень много ели и всегда пытались что-то унести с собой. Но дядюшка и жадных соседей привечал со своим обычным радушием, невзирая на отсутствие взаимности.
Дядюшка был человеком удивительным. Его гостеприимство не знало пределов, и большую часть времени он был занят тем, что творил добро. Делалось это стремительно: чашки то и дело наполнялись свежезаваренным чаем, рамбутаны очищались и настойчиво вручались гостям. Конфеты то и дело кочевали по столу, потому что дядюшка перекладывал их с места на место: вдруг они привлекут чьё-то внимание и будут съедены? Гостеприимство не ограничивалось рамками стола, и сад с огородом тоже использовались дядюшкой для причинения добра. Вот он пытается длинным шестом сшибить плод хлебного дерева, а вот выкапывает клубень ямса, чтобы тётушка могла приготовить его с рисом и попотчевать нас. Услышав, что мы интересуемся лягушкой, которая громко квакала по вечерам, дядюшка взял фонарь и большой сачок, и повёл нас ночью на пруд, чтобы поймать это шумное земноводное и показать всем. Но лягушка удрала, хоть он и очень ловко орудовал сачком. Тогда дядюшка полез на крышу, чтобы нарвать рамбутанов, утверждая, что в темноте они вкуснее. Со словами: «Рамбутан-рамбутан!» он вручил каждому спелый плод, а потом ещё один, и ещё, и на каждом разрывал кожицу своими сильными пальцами, чтобы было удобно есть.
