Автопортрет - [32]

«В Аргентине никогда не было хорошо… », делился со мной один из местных могикан «…в Аргентине всегда было плохо, более или менее плохо, но так, чтоб хорошо – это никогда!». Потихоньку начал исчезать доллар. Заморозили вклады. Перевели доллар в песо по советски так, что пропала добрая половина. Затем обрушилось само песо. Раза этак в три. За две недели четыре президента. Из которых один умудрился побывать им дважды. Погромы. Разореные магазины. Стрельба, кровь и трупы. Возвращаюсь из очередного вояжа ночным автобусом. Через тонированое окно взору предстали кучи объятых пламенем исходящих зловонным черным дымом заботливо сваленых на перекрестках автомобильных шин, толпы протестующих, полиция во всеоружии – касках, защитных щитках, автоматах и при брандспойтах. На день следующий узнаю горчичный вкус слезоточивого газа и буду на ходу глотая слезы прижав ко рту платок лихорадочно искать убежища – спасения в ближайшей подворотне и найду его бегством спасаясь от, словно ударов бича, пощелкивающих и разрывающих утреннюю тишину одиночных выстрелов. В стране воцаряется смута. Заработок играет похоронный марш. Тот бешеный профит, в котором как сыр в масле ожидалось купаться годами, растаял в одночасье. Мрачное предчувствие надвинающейся неотвратимой беды посреди пока еще ясного летнего аргентинского неба. Оно не обмануло меня как не обманывало никогда раньше и никогда позже, даже тогда, когда я брал руки одной женщины в свои и говорил глупости. «Деточка дорогая, ну неужели ты не видишь, не слышишь, не чувствуешь, что человек сидящий напротив и есть судьба твоя с которым ты будешь счастлива как только и может быть счастлив человек, ведь мне никого не надо кроме одной женщины в которой вместятся все женщины мира которой я брошу свою жизнь под ноги, и даже вопрошал при этом – разве мало будет – бросить под ноги жизнь саму?, и ты знала что это правда, что так оно и будет, я брошу ее не задумываясь, ибо единственно для чего рождается мужчина так именно для этого, так вот, даже тогда предчувствие не обманывало меня…

Разумеется, можно было сбавить обороты и тянуть резину как это сделали другие. Но я не мог, не хотел, не по нутру мне такое, ждать да выжидать да пережидать. Что ж, подумал я, и ты с этим согласилась. И мы закатили в МОРОЧЧО! Ах, МОРОЧЧО, МОРОЧЧО… Как, вы не знаете? Ах,вы даже никогда не были в Буэнос – Айресе… Напрасно, напрасно, большой пробел как в вашем образовании так воспитании если вы до сих пор не соизволили побывать что в Буэносе что в МОРОЧЧО. И тут на памяти моей, будь она неладна, всё в ней невпопад поперед батька прыгает, ЧИНАРА присная всплыла. Так я сначала про ЧИНАРУ, а уж затем про МОРОЧЧО.

Ах, ну до чего дитя милое да славное уродилось, вы поглядите только, малюсинькое такое, а какое разумненькое так и хочет мамочке своей дорогой сказать что – то, да тише же, ну что за люди такие, гости эти, ну совсем же не слышно. И перестали бокалы звякать, сафетки шуршать, челюсти жевать, а официанты сновать, дышать перестали не только мамочка дорогая но и папочка с дедушками и бабушками замершими от счастья, гордости, радости всяческой за деточку – внученьку умничку такую. Замер в тиши благоговейной зал банкетный забитый гостями дорогими по случаю торжества такого – тезоименинства братика младшенького деточки умненькой. «Мамочка дорогая…» начала за здравие умничка в тиши залы благоговейно замершей забитой под завязку самую «…если ты не купишь мне игрушку такую какую купила братику, я скажу папе, что ты дяде Роме (тут дядя Рома дернулся не только лицом – телом) пии-сю, так и сказала – протяжно, как клятвено уверяли оставшиеся после побоища в живых немногочисленые свидетели – цилювала. И разверзлись хляби небесные. Бокалы, равно как и вилки с ложками, ножами, челюстями вставными повыпадали кто да что куда с грохотом и лязгом страшным, повалились халдеи там же где и стояли в корчах смеху гомерического, пал промеж них сраженый кулакам пудовым папочки той самой, что «пии-сю цилювала» переменившийся в лице и теле дядя Рома, и началась тута сеча невиданая не только в ЧИНАРЕ, но и во всех ЧИНАРАХ, как клятвенно утверждали выжившие летописцы, разом и сукупно вместе взятых. И всё б оно ничего, всё б оно как всегда, не подрасчитай силы свои супруг багороднейший той самой, что «пии-сю цилювала» вмазавши заодно благоверную да так, что вынесле сердешную мамочку дорогую из залы банкетной ногами вперед. Полиция, пожарный, амбуланс, ой, что было…

От этого тащится любая. При наличии любовного компонента, разумеется. Химии, как доходчиво объясняла одному великовозрастному балбесу одна дама, разбирающаяся в любовных тонкостях. После тебя у меня была взаимная любовная химия с одной персоной и она тащилась в точь как и ты сейчас. Но когда это еще будет… Ты сидишь в пол оборота ко мне. Как и должна сидеть дама сердца рядом с кавалером. Напротив? Тоже неплохо, но тут уже все зависит от стола. Ежели он широченный, то как же добраться до предмета обожания, спрашивается?! Рядом? Тут по всякому, тут некая комбинация переплетённая с преимуществ и недостатков. Иное дело в оборота пол. Тут у тебя под рукой всё, всё, всё!!! И ручки, и ножки, и волосы куда ты зароешься, и аромат тела, который ноздри забьет, шея которой губами коснешься, плечи, которые приобнимешь, глаза в котрых в очередной раз утонешь навсегда… пальцы, вернее кончики самые их, который я нежно покусываю заглядывая в зрачки твои все суживающиеся… Правда, как током бъет? В ответ ты смеживаешь глаза и трешься мне об лицо.