Автопортрет - [27]

Кто исчет тот находит. Рано или поздно. Руця Божия протягивает свою спасительную длань в самый последний момент. Когда ты на излете. На издыхании всех сил своих последних физических и духовных. Отчаявшемуся, осунувшемуся, изуверившемуся во всём и во всех, отупевшему от этой бессмысленой ходьбы по замкнутому кругу. Главное – дойти. Не сдаться. Не опуститься. Не упасть обессилено на ближайшую лавку, не нагнуться за пустой бутылкой, не ждать пока закроется вердурерия и тебе выбросят словно псу объедки. Даже в Аргентине. Даже в Буэнос – Айресе. Даже там есть выход. Да он есть везде. Вся проблема в том, чтоб найти его.

Я ищу его уже второе десятилетие. Тыкаясь лбом из одного тупика в другой. Но оказывается и из тупиков есть выход. Сейчас я опять в очередном поиске выхода из очередного тупика. Да что нибудь придумается! Но я устал, сколько можно?! скитаться и мне нужен отдых. Передышка. Место где я могу отлежаться и отогреться. Но я его так и не могу найти. На всем белом свете. Кто скажет почему так. Разве так может быть? Чтоб на всем белом свете. И до сих пор не приткнуться. Еще немного и калитка в нормальную жизнь захлопнется окончательно и бесповоротно и ты зависнешь словно алгоголик или наркоман между домом, работой, семьей и… бездной. Ещё несколько глотков… ещё несколько поездок…

Что ни говори, а приплестись к чотру в зубы с двумястами баксами на всё про всё нужна дивная смесь невежества, нахальства и ещё много чего такого же. Первые числа декабря последнего года уходящего тасячелетия, жара под сорок, влажность под девяносто. BUENVENIDOSARGENTINA! Тебя приветствует профессональный (лучше б сердец женских) покоритель стран и контитнентов. Ещё посмотрим кто кого…

Ранчо, ландо, омары, шляпа, штиблеты белые…

Ночлежка, лапти на ногу босу, живот урчащий к позвоночнику прилипший…

Будучи человеком, да будет мне позволено выразиться – культуры некоторой, повадился я посещать центр, ассоциацию Российско – Аргентинскую что на Корриентес, что от меня прямо и направо в минутах этак двадцати. В стране уже ни много ни мало, три сезона, зима – весно – лето. Что в переводе на язык южного полушария означает лето – осень – зима. Итак. На дворе сентябрь холодный, на мне пальто чёрное длинное на подкладе ярко красном, ботинки шнурованые высокие желтые, шарф алый, брюки дорогущие цвету беж в которых затем средь дня белого на голову трезвую умудрился попасть под колеса да так ювелирно, что не оцарапался даже!

Я проскочил ее на повороте Боэдо и Корриентес. Начал накрапывать дождик и как всегда в случаях таких человек вжимает голову в плечи, больше глазеет под ноги чем по сторонам, а зря, так делать ни в коем разе, о чем затем пожалеет горько и плакать будет такими же слезами горькими, да будет поздно и спохватившись да голову подняв в раз который убедишься что жизнь прошла мимо, зря прожита, и не догонишь, не наверстаешь, не вернешь, завидев силуэт мерно покачивающийся удаляющийся тебя бьет словно обухом и вот ты уже бежишь голову сломя доганяя судьбу свою ухватывая ее за локоток так сзади, так нежнейше, «Un cafesito por favor, seniorita!», на выдохе, переводя взгляд свой с пучка белокурых туго затянутых на затылке волос на лицо и чувствуешь, как горячая волна захлестывает тебя всего разом, и ты понимаешь, до тебя враз доходит пронзительно и ясно, что вот в этот промозглый зимний вечер, прямо сейчас, на месте этом заплеваном, грязном и мокром в жизнь твою вошла женщина которая перевернет ее вверх тормашками и которую тебе не забыть вовек.

Прошло где – то около месяца. Прежде чем у входной двери мелодично зазвенел колокольчик.

Затем ты исчезла. Пропала просто. Прежде чем столкнулись лбами в одном из, Буэнос одна сплошная деревня, закоулков. И заулыбались, издалека завидев друг друга.

Ты всегда засыпала первой. Проваливалась едва коснувшись подушки. С первыми лучами, пробивающимися через высоченное дно колодца и огромные окна венецианские, тихий свет которых ласкал тебя, нагую, возлежащей на огромном, безразмерным просто ложе любовном. Там, на Онсе. Никак не вспомнить, это было до или после когда ты ушла чтобы затем вернуться. Разве мог предположить тогда я, что и следующая женщина в жизни моей уйдет так же, и та, что за ней… Правда, ты, как и та женщина, вернулась в отличии от той, ушедшей навсегда. Навсегда, навсегда… Скажи, Amor, можно я буду к тебе так обращаться, единственной по имени, ты ведь обратила внимание – остальные безымяные, все, кроме тебя не потому, что я любил тебя больше, или там сильнее, просто мы так общались друг с другом и это было правдой, а не только потому, что в далеком чуждом и враждебном мире встретились и потянулись друг к другу два одиночества, они встречаются везде и тоже тянутся навстречу как распускающиеся бутоны прекрасных цветов в лучах весеннего солнца, правда затем один из них увядает, чахнет, сморщивается и никнет клонясь печально долу, в то время как другой – напротив, распускается полный соков жизненных во всем своем великолепии и красоте. Ты ведь единственная, ты ведь не можешь не помнить: «За каким чортом ты приперлась в эту драную Аргентину?». – «Да вот тебя встретить». И я тоже знаю теперь за каким чортом туда приперся я. Да я приперся бы самому чорту в зубы только для того, чтобы встретить тебя. Прекрасную, нагую, возлежащую на ложе любви. Сонмы мужчин отдали бы не задумываясь жизни за право обладать и любоваться тобою, покоящейся на высокой подушке с прядями ниспадающими о которые ламаются гребешки, лицом, телом, на которые я вглядываюсь, смотрю долго и пристально, не отрываясь, словно предчувствуя, что придет день как и час и другая вытеснит твой облик из памяти, сердца, души, словно окатываемый всё усиливающимися волнами прибоя он размывается, меркнет, тускнеет, погружаясь в пучину памяти буквально на глазах его сменяет другая женщина, пряди, лицо, голос, походка, я гоню образ ее, но женщина, возникающая словно Афродита из морской пены появляется вновь и вновь… Постепенно море успокаивается, на место волн приходит легкая морская зыбь, которую в свою очередь сменяет штиль, и – она. Я знаю, Amor, ты поймешь и простишь, так же как я пойму и прощу тебя.