Автоматические записи Вл. Соловьева - [4]
Ну же мой милый теперь свободна, все уехали и я себе принадлежу а Рюрик у меня болел послала за (нрзб.) и очень (нрзб.) встала рано, приходите меня отдохнуть.
Поперек текста – немного наискось – две строки: Когда свободен? Скорей
VII
Автограф карандашом на полулисте почтовой бумаги верже малого формата. Водяные буквы сохранились лишь наполовину: остальные на оторванном полулисте:…ish Linen Ward. Года нет. Автограф читается так:
Отчего молчание когда придете нужно вас видеть приходите теперь если можете, я лучше а Он милый Что делает
VIII
Автограф карандашом на оборотной стороне репродукции античного рисунка, по-видимому, вырванного из книги:
Sophie (нрзб.) Sophie. (Шесть неясно начертанных незаконченных слов). Я тебя завтра увижу (нрзб.) Sophie ü(нрзб.).
Ниже текста поперек страницы – три строки: 5508 лет до Р. X. начало истории 5508. По-видимому, последняя фраза – не автоматическое письмо; почерк несколько изменен, однако и не совсем похож на обычный соловьевский.
IX
Автограф пером на почтовой бумаге малого формата – четырнадцать строк:
Еще три часа должен ты ждать меня (нрзб.) услужливый бес дал мне против своей воли возможность сократить назначенный срок я желаю чтобы свидание наше (нрзб.) доставило тебе полное выздоровление телесное и душевное +Σοφια.
На оборотной стороне каракули и буквы карандашом, а по ним пером кривая линия и отдельные слова: Жди меня – Σοφια +++ Σοφια 3 (нрзб.). Еще 3 (нрзб.) Еще 3 часа. Еще 3 часа. Еще 3 часа должен еще ты ждать меня + Σοφια.
Девять автографов, подлежащих нашему рассмотрению, к сожалению, не датированы. Мы только можем с уверенностью сказать, что первый автограф не может быть отнесен ко времени ранее 1877 г., ибо бумага помечена водяными знаками этого года, а второй автограф датируется каким-нибудь сроком более поздним, чем 1885 г., ибо этим годом помечена печатно тетрадь, в которой вел свои записи философ. С другой стороны автограф II не может быть отнесен к сроку более позднему, чем конец 1888 г. Об этом свидетельствует текст его: «Мы будем вместе жить с января 1889». Все прочие автографы (III–IX) вовсе не поддаются датировке.
Содержание всех автографов, несмотря на то что они относятся, быть может, к разным периодам жизни Соловьева, аналогичны. Красною нитью проходит тема Софии. Оставляя пока открытым вопрос о том, кто это действующее лицо, эта собеседница Соловьева, т. е. принадлежит ли голос, диктующий эти записи Соловьеву, его болезненному воображению, или этот голос в самом деле имеет за собою некоторую реальность, а в случае этой возможной реальности, кому он принадлежит – истинной Софии или недостойной самозванке, или, наконец, конкретному живому лицу, обратимся к объективному рассмотрению текста.
По-видимому, за исключением автографа II, во всех записях диктующий голос принадлежит только этой одной мнимой или подлинной Софии, хотя она именует себя таковою лишь в автографе I, II, VIII, IX. Анонимные выступления, вероятно, принадлежат ей же, судя по содержанию фраз и, так сказать, интонации подлинника. Кроме Софии на иные голоса имеются указания лишь в автографе II. Здесь есть определенное имя John (Иоанн). Ему принадлежит таинственная английская фраза, дважды повторенная: «My dear friend. Mary and I go to help you. Do not be sorry» (Мой дорогой друг, Мария и я идем к тебе на помощь. Не печалься).
Рассмотрим каждый автограф в том условном порядке, который нами предложен. Автограф I мы нашли на фрагменте рукописи, посвященной как раз вопросу о душе мира, о становящемся абсолютном. На это намекает фраза «абсолютное всеединство как сущая истина (Бог) и мировая рознь как необходимый процесс». Еще определеннее говорит об этом запись на четвертой странице листа: «Мировой процесс есть воплощение божества в мире. Это воплощение обусловливается мировою душою»… и т. д. Общеизвестна мысль Соловьева о том, что София является как бы небесным аспектом мировой души. По-видимому, начатая работа философско-теософического характера была прервана вмешательством «подсознательного» начала, и тогда Соловьев записал в медиумическом трансе: «Sophie. Ну что же милый мой? Как ты теперь себя чувствуешь? Милый, я люблю тебя. Sophie…» и т. д. В этой записи, как и во всех прочих, примечателен интимный, фамильярный тон, каким ведется беседа. Очевидно, что загадочная собеседница в медиумическом представлении Соловьева являлась как некое конкретное существо.
Автограф II начинается с греческой фразы Αορατος, δωρα ορατα διδοται (Незримый дает зримые дары). Очевидно, и эта фраза принадлежит тому же таинственному лицу, ибо ей предшествует, как в автографе I, название этого действующего «лица», – на этот раз по-гречески: Σοφια. После фразы: «Мы будем завтра одни» – следует фраза: «Медведь обращается в лилию». Эта фраза становится понятной в связи с темою шуточной пьесы Владимира Соловьева «Белая Лилия, или Сон в ночь на Покрова». Там в третьем действии, во второй сцене, когда кавалер де-Мортемир стоит «в позе отчаяния» над могилой медведя, появляется Белая Лилия, и между нею и кавалером происходит такой диалог:
Л. Д. Зиновьева-Аннибал (1866–1907) — талантливая русская писательница, среди ее предков прадед А. С. Пушкина Ганнибал, ее муж — выдающийся поэт русского символизма Вячеслав Иванов. «Тридцать три урода» — первая в России повесть о лесбийской любви. Наиболее совершенное произведение писательницы — «Трагический зверинец».Для воссоздания атмосферы эпохи в книге дан развернутый комментарий.В России издается впервые.
«В первый раз я увидел Ермолову, когда мне было лет девять, в доме у моего дядюшки, небезызвестного в свое время драматурга, ныне покойного В.А. Александрова, в чьих пьесах всегда самоотверженно играла Мария Николаевна, спасая их от провала и забвения. Ермоловой тогда было лет тридцать пять…».
«Друзья зашли в цветочный магазин и взяли букет из роз, приготовленный для Вениамина. Они вышли на улицу, слегка опьяненные влажным и дурманным запахом цветов, привезенных из Ниццы, томных, усталых от долгого пути… Николай и Вениамин прошли два бульвара, пересекли площадь, миновали собор и уже хотели по привычке идти на мост, как вдруг из тумана выросла какая-то дюжая фигура и загородила им дорогу…».
«И наша литература всегда возникала и развивалась, обретая в борьбе свое право. Художники были взыскательны не столько к своему мастерству, сколько к самим себе, к своей сущности, и мечтали быть не столько «веселыми ремесленниками», сколько учителями жизни или, по крайней мере, ее судьями. Моральные и религиозные интересы преобладали над интересами чистого искусства, наивного и слепого…».
«Императоры. Психологические портреты» — один из самых известных историко-психологических очерков Георгия Ивановича Чулкова (1879–1939), литератора, критика, издателя и публициста эпохи Серебряного века. Писатель подвергает тщательному, всестороннему анализу личности российских императоров из династии Романовых. В фокусе его внимания — пять государей конца XIX — начала XX столетия. Это Павел І, Александр І, Николай І, Александр ІІ и Александр ІІІ. Через призму императорских образов читатель видит противоречивую судьбу России — от реформ к реакции, от диктатур к революционным преобразованиям, от света к тьме и обратно.
«Создать такой журнал, как «Вопросы жизни», на рубеже 1904 и 1905 годов было нелегко. И не только потому, что судьба его зависела от царского правительства и его цензуры. Создать такой журнал было трудно потому, что историческая обстановка вовсе не благоприятствовала пропаганде тех идей и верований, какие занимали тогда меня и моих литературных друзей. Программа идейной пропаганды, какую мы мечтали развернуть, была рассчитана на несколько лет. Но зашумела революция, и вся жизнь полетела, как парусное суденышко, подхваченное штормом…».
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«…Это решительно лучшее из всех «драматических представлений» г-на Полевого, ибо в нем отразилось человеческое чувство, навеянное думою о жизни; а между тем г. Полевой написал его без всяких претензий, как безделку, которая не стоила ему труда и которую прочтут – хорошо, не прочтут – так и быть!…».
«…Не знаем, право, каковы английский и немецкие водвили, но знаем, что русские решительно ни на что не похожи. Это какие-то космополиты, без отечества и языка, какие-то тени без образа, клетушки и сарайчики (замками грешно их назвать), построенные из ничего на воздухе. В них редко встретите какое-нибудь подобие здравого смысла, об остроте и игре ума и слов лучше и не говорить. Место действия всегда в России, действующие лица помечены русскими именами; но ни русской жизни, ни русского общества, ни русских людей вы тут не узнаете и не увидите…».
«…К числу особенных достоинств статей, помещаемых в этом издании, должно отнести их совершенную соответственность и верность идее и цели: так, например, «Уральский казак» – это не повесть и не рассуждение о том, о сем, а очерк, и притом мастерски написанный, который в журнале не заменил бы собою повести, а в «Наших» читается, как повесть, имеющая все достоинство фактической достоверности…».
«Во все времена человеческой жизни, с тех пор как люди себя помнят, были войны. Войны, с тех пор как существуют государства, начинались правительствами, а кончались – борьбой сословий; бедные принимались бороться с богатыми. Богатые противились и не хотели уступать. Тогда начинались народные движения; более долгие и более мирные движения называются реформациями, а более короткие и более кровавые – революциями…».
историк искусства и литературы, музыкальный и художественный критик и археолог.