Автобиография - [47]

Основные понятия о любви я приобрел еще в раннем детстве, когда я, служанка и практикант из управы каждый вечер подолгу разговаривали за воротами о любовных делах. Больше того: именно я явился поводом для этой любви, так как практикант сначала познакомился со мной, а уж потом я представил его служанке. Знакомство было совершенно случайное. Однажды я сидел за воротами на руках у служанки. Проходя по улице, практикант заметил меня, подошел, погладил по голове и сказал:

— Какой чудный ребенок. Это ваш?

— Ой, что вы! — воскликнула служанка. — Как же я могу иметь ребенка, если я не замужем.

На основе этого вопроса, можно или нельзя иметь детей незамужним девицам, они углубились в такой спор, что его пришлось отложить до следующего дня. А еще через день они совсем подружились, и с того времени мы каждый вечер встречались за воротами. О, каких тут только не было разговоров, и иногда мне даже стыдно было смотреть в глаза служанке. Случалось, я пытался вмешаться в эти разговоры, но практикант всегда имел наготове кулек с конфетами, и только я раскрывал рот, чтобы что-нибудь сказать, как он засовывал мне в рот конфету, хотя не у меня, а у него было намерение говорить сладкие речи.

Литература много потеряла от того, что я тогда не умел писать и был не в состоянии запечатлеть разговоры, которые мы вели за воротами.

— Йоцо, — говорит, бывало, наша служанка практиканту, — приходи после ужина, как мои улягутся. Я тебе шницель от ужина оставлю.

— О, душа моя, — отвечал практикант, — разве мне в такие минуты до шницеля. Но уж если будешь оставлять, то оставь и салата немножко. Все мои мысли о тебе, только о тебе. Я только и жду той минуты, когда смогу прижать тебя к своей груди, пусть даже шницель остывает!

Бывали и другие, еще более нежные разговоры. Помню, однажды практикант спросил:

— Юла, скоро ли у вас будут стирать белье?

— Скоро, а что?

— Вот если бы ты могла сунуть и мое белье вместе с хозяйским, чтоб мне не платить за стирку.

— Что ж, приноси, — отвечала она ласково.

— Ох, душа моя, как ты добра! Я принесу три рубашки и четыре пары кальсон, ангел мой!

Подобные разговоры не только развлекали меня, но и помогали мне приобрести известный практический опыт, который позднее мне очень пригодился в жизни. Но бывало и иначе. По воскресеньям, в полдень, когда никого из наших не было дома, мы все втроем отправлялись в комнату служанки; меня сажали на скамейку, а они вдвоем садились на кровать. В таких случаях я предпочитал сидеть зажмурившись, прилагая все силы к тому, чтобы не упасть со скамейки.

Наглядное обучение позволило мне приобрести практический опыт и такие познания в области любви, что нет ничего удивительного, что уже в первом классе гимназии я влюбился. Я, конечно, не ставил перед собой такой цели — влюбиться именно в первом классе гимназии. Благодаря опыту, приобретенному мной в раннем детстве, я бы, пожалуй, мог и раньше заняться этим. Но дело в том, что до самой гимназии я носил штанишки с разрезом сзади, и я не мог себе представить, что в таких штанах меня кто-нибудь может полюбить. И только в первом классе гимназии, когда на меня надели настоящие брюки, я почувствовал, что настало время, когда я могу влюбиться.

Влюбился я в Персу — нашу соседку, так как она была ближе всех. Все лицо у Персы было усеяно веснушками, она носила желтые чулки, каблуки на ее туфлях были всегда стоптаны. Пока я в нее не влюбился, я и внимания на нее не обращал. А как только влюбился, то она стала казаться мне божественно прекрасной. Бывало, едва только увижу ее стоптанные каблуки, как меня сразу же охватывает волнение, и я стремглав несусь ей навстречу, чтоб добежать до нее раньше, чем появится улыбка на ее веснушчатом лице.

Отец Персы был учителем арифметики, и не знаю почему, но обо мне у него сложилось весьма нелестное мнение. Персе было девять лет, и она училась в третьем классе начальной школы. Объяснился я с ней в довольно необычных романтических обстоятельствах. Однажды во время игры в жмурки мы с ней спрятались в бочке, в которой моя мать квасила капусту на зиму. Здесь я и объяснился ей в любви. И так мне дороги эти воспоминания, что даже теперь при виде бочки меня охватывает неизъяснимое волнение.

Однажды после уроков я встретил Персу возле школы, и мы вместе пошли домой. Я отдал ей пряник, который покупал каждую пятницу (на это шли деньги, заработанные мною в четверг после полудня на сдаче; их хватало только на то, чтобы раз в неделю выразить ей свою симпатию и внимание с помощью пряника), и серьезно спросил:

— Как ты думаешь, Перса, отдаст тебя отец, если я к тебе посватаюсь?

Она покраснела, потупила глаза и в волнении разорвала передник на три части.

— Нет, — ответила она еле слышно.

— А почему? — спросил я взволнованно, и слезы брызнули у меня из глаз.

— А потому, что ты у него плохой ученик!

Я поклялся учить арифметику днем и ночью и обязательно исправить оценку. И я учил; но разве мог я решить задачу, над которой уже бьются многие поколения людей? Разве я мог примирить любовь с арифметикой? И когда мне пришлось выбирать между любовью и арифметикой, я выбрал то, что было легче, то есть любовь. И уже на следующем уроке арифметики вместо двойки, которую я имел до сих пор, получил единицу.