Автобиография - [46]

Один бывший министр, павший на политической арене так же храбро, как его предки на Косовом поле, будучи уличенным в совершении семи отвратительных махинаций, со вздохом сказал, что из латинского он помнит только одну фразу: «Sic transit gloria mundi!».[38] Один боевой командир, переведенный в интенданты, постоянно твердил: «Quintili Varre, redde mihi legiones!».[39] Один владыка перевел известные слова Христа: «Возлюби ближнего своего, яко себя» — на латинский язык и произносил их так: «Proximus sum egomet mihi!».[40]

А один журналист сказал мне:

— Все забыл, только две латинские фразы хорошо помню, так как их очень часто приходится употреблять в статьях. Одна: «De gustibus nihil nisi bene»,[41] а другая: «De mortuis non est disputandum!».[42]

Однако есть все же профессии, действительно требующие знания латинского языка, которые не могут жить без латыни. К таким, не считая учителей латинского языка, относятся врачи и аптекари. Известно, например, что если ученик пятого класса гимназии, провалившись на экзаменах по латыни, не покончит жизнь самоубийством, то он обязательно станет помощником аптекаря и через некоторое время выучит столько латинских слов, что даже толченый рис будет называть не просто «толченый рис», a «Pulveris risense», и под этим названием продавать его дороже.

Что касается врачей, то моя покойная мать говорила обычно так:

— Если доктора заговорили по-латыни, значит за визит придется платить дороже.

Я и сам, по правде сказать, убедился в этом на собственном опыте. Однажды я тяжело заболел, и все родные не на шутку перепугались. Домашний доктор прописал мне какие-то горошки, пилюли и соленую воду. Меня заворачивали в мокрые простыни, проделывали со мной всякие отвратительные процедуры и вообще делали все, что вздумается. Но болезнь прогрессировала. Наконец наступил день кризиса. Доктор в то утро сказал:

— Если малыш сегодня пропотеет, то, значит, опасность миновала!

И он прописал мне новые лекарства. Однако я не потел. С каждым часом лица моих родителей становились все более мрачными. Наконец они решили созвать консилиум, и к вечеру три врача сошлись возле моей кровати. Тщательно осмотрев меня, они в один голос подтвердили мнение домашнего доктора.

— Продолжайте давать ему те лекарства, которые прописал врач, а если малыш пропотеет, значит опасность миновала. — Затем они, чтобы поразить моих родителей своей ученостью и тем самым обрести право на повышенный гонорар, перешли на латынь:

— Volete ire, collegae, ad bibendum pivae?[43]

— Ego praeferro ante vesper bibere aquam slivovensem.[44]

— Cum cucurbitis aegris ex aqua.[45]

И все это они говорили с таким таинственным выражением лица, что и впрямь можно было подумать, что разговор идет о моей болезни. А после того как третий произнес: «cucurbitis aegris ex aqua», — они одобрительно закивали головами, словно приняв решение, согласно которому я должен был пропотеть.

Но вопреки всем их решениям и пилюлям, которые я самоотверженно глотал, а не потел. Наконец мать в страшном испуге позвала тетку Нату, жену мыловара Стевы, и попросила ее поколдовать.

Тетка Ната принесла горшок с тлеющими углями и глиняный кувшин с водой, села возле моей кровати и давай плескать из кувшина на угли, а сама приговаривает:

— Трчак, натрчак, протрчак, кенца, венца, бенца, изыдь, злыдень, из младенца…

Дальше я ее не слушал, чувствовал только, как она протерла мой лоб, глаза и щеки, перекрестила и с головой укрыла одеялом.

И тут под одеялом, чтоб хоть как-нибудь развлечься и скоротать время, я попытался повторить теткины слова, но оказалось, что из всех ее слов я помню только одно: «натрчак». И оно мне показалось таким страшным, что мне стало не по себе. Я пытался выбросить его из головы, думать о чем-нибудь другом, читать «Отче наш», считать до пятисот, но все это не помогало. На языке вертелось лишь таинственное слово «натрчак». Я вертелся, жмурился, смеялся без всякой на то причины, но оно впилось в меня, как овод. А тут мне еще пришла в голову сумасшедшая мысль: «А что, если это слово просклонять по второму склонению». И такой навязчивой была эта мысль, что я уже не мог от нее освободиться. Но чтоб выполнить задуманное, мне пришлось приложить нечеловеческие усилия, так как второе склонение я никогда не знал. И вот я начал шептать под одеялом:

— Номинатив: натрчкус, генитив: натрчкуси, датив: натрчкусо… — И тут от напряжения меня даже пот прошиб.

Прибежала мать, стащила с меня одеяло, и лицо ее просияло от счастья.

А наутро, поскольку окончательно выяснилось, что кризис миновал, все обрадовались. Доктор был убежден, что это его пилюли отвратили несчастье, тетка Ната верила, что меня спасли ее гашеные угли, и только я один знал, что в пот меня бросило от второго склонения, и это был, пожалуй, единственный случай, когда мне пригодилось знание латинского языка.

Первая любовь

О первой любви я должен был бы написать раньше, поскольку она начинается вместе с обучением в школе, являясь, можно сказать, тоже предметом обучения. Но я не хотел прерывать обзор школьных предметов, так как только в совокупности они дают ясное представление о том безвыходном лабиринте, через который нас протаскивают в детстве и который называется начальной школой.