Автобиография - [7]
Бабушка моя, добрая, простая женщина, замученная хозяйственными заботами, нередко ложилась спать с полными карманами денег, не зная, сколько именно их у нее. Этим пользовалась служанка и, пока старушка мирно покоилась, опоражнивала карманы наполовину. Бабушка редко замечала пропажу — если только прислуга не перебарщивала в своем усердии.
Всех этих зол легко можно было избежать: вставить окна, навесить замки, точно исчислить доходы и расходы и т. д. — но об этом никогда и не думали. Если же отец мой, принадлежавший к ученому классу и воспитанный в городе, заказывал себе раввинскую одежду из материи, которая была несколько тоньше обыкновенной, то дед не пропускал случая прочитать ему длинную проповедь о суете мирской. «Наши предки, — говорил он, — не помышляли о таких костюмах, а ведь были благочестивыми людьми. Ты же должен иметь камлотовый лапсердак [35], штаны с пуговицами и все остальное соответственно этому. Ты, видно, хочешь сделать меня нищим; из-за тебя я попаду еще в долговую яму. Ах, я несчастный, что со мной станется?»
Отец мой отвечал, что должен соответствовать нравам и обычаям ученого сословия, доказывал, что при хорошо устроенном хозяйстве сравнительно небольшие траты не разорительны, и что несчастья деда происходят вовсе не из-за его, отцовской то есть, расточительности, а от небрежности хозяина дома, позволяющего обкрадывать себя кому ни попадя.
Дед оставался при своем мнении. Он не терпел нововведений и желал, чтобы все оставалось по-старому.
Соседи считали деда богатым человеком (так и было бы, умей он пользоваться благоприятными обстоятельствами). Поэтому все вокруг завидовали ему и ненавидели его, даже собственные родственники. Помещик знать его не хотел, управляющие притесняли всевозможным образом, домочадцы и друзья обманывали и обирали. Словом, это был самый бедный богатый человек во всем мире. Перечисляя его беды, нельзя обойти молчанием и следующий эпизод, который был чреват настоящий бедой.
Деревенский поп был невежественным и глупейшим человеком, он едва умел читать и писать. Постоянно сидел в шинке, пил вместе со своими прихожанами — и всегда в долг, даже не помышляя о расчете. Деду моему это наконец надоело, и он решил больше ничего не давать священнику в кредит. Тот, понятно, обиделся и, как оказалось, задумал отомстить.
Он действительно нашел к тому средство — средство ужасающее, но в те времена католики Польши нередко пользовались таковым. Деда обвинили в убийстве христианина.
Дело развивалось так. Жил поблизости некий охотник, который ловил на Немане бобров и тайком (так как бобры по тогдашнему закону принадлежали Двору) продавал их иногда моему деду. Однажды в полночь охотник этот постучался в дверь дедова дома, велел вызвать хозяина и, показав ему весьма объемистый завязанный мешок, сказал с таинственным видом: «Вот я тебе принес славную добычу». Дед хотел зажечь огонь, осмотреть бобра и сговориться насчет цены. Охотник заверил его, что это излишне, что расплатиться можно и утром, а уж в цене они сойдутся. Дед, не подозревая ничего дурного, согласился, отставил мешок в сторону и снова улегся спать. Но едва задремал, как был разбужен новым, и на этот раз чрезвычайно шумным, визитом.
Это был деревенский поп с несколькими крестьянами. Они стали обыскивать все углы и вскоре нашли мешок. Дед трепетал: он думал, что его обвинят в тайной торговле бобрами, то есть в нарушении привилегии Двора. Но каков был его ужас, когда мешок развязали и обнаружили там человеческий труп!
Деду тотчас связали руки за спиной, надели на ноги колодки, бросили его в телегу и отвезли в город Мир. Там деда заковали в цепи и посадили в темный острог для предания уголовному суду.
При допросе он настаивал на своей невиновности, рассказал все, как было, и просил, чтобы допросили и охотника. Того почему-то никак не могли найти. Тем временем судья, которому, видимо, становилось скучно, три раза сряду подверг деда моего пытке, которая, однако, ни к чему не привела. Подсудимый продолжал утверждать, что ничего не знает о происхождении трупа.
Наконец отыскали охотника. Поначалу тот всячески отпирался, но, в свою очередь подвергнутый пытке, рассказал следующее.
Некоторое время тому назад он нашел на берегу Немана мертвое тело и доставил к священнику для похорон. Но тот только отмахнулся: мол, торопиться с погребением ни к чему. «Ты знаешь сам, — сказал охотнику поп, — что евреи навечно прокляты. Они распяли Иисуса Христа и в честь этого празднуют свою Пасху, по сию пору употребляя на торжестве христианскую кровь. Им она требуется для опресноков. Ты совершишь богоугодное дело, если подкинешь труп в дом проклятого еврея-арендатора; правда, придется после этого убраться отсюда, но ведь твоим ремеслом где угодно можно прокормиться».
Охотника выпороли розгами, и деда моего освободили. Попу же ничего не было.
В память избавления деда от смертельной опасности отец мой сочинил на еврейском языке нечто вроде эпопеи с лирическими песнями, в которой описывалось все происшествие и славилась милость Господня. В семействе нашем установился обычай ежегодно отмечать день дедова спасения, читая при этом упомянутую эпопею, как читают в
В истории русской и мировой культуры есть период, длившийся более тридцати лет, который принято называть «эпохой Дягилева». Такого признания наш соотечественник удостоился за беззаветное служение искусству. Сергей Павлович Дягилев (1872–1929) был одним из самых ярких и влиятельных деятелей русского Серебряного века — редактором журнала «Мир Искусства», организатором многочисленных художественных выставок в России и Западной Европе, в том числе грандиозной Таврической выставки русских портретов в Санкт-Петербурге (1905) и Выставки русского искусства в Париже (1906), организатором Русских сезонов за границей и основателем легендарной труппы «Русские балеты».
Мария Михайловна Левис (1890–1991), родившаяся в интеллигентной еврейской семье в Петербурге, получившая историческое образование на Бестужевских курсах, — свидетельница и участница многих потрясений и событий XX века: от Первой русской революции 1905 года до репрессий 1930-х годов и блокады Ленинграда. Однако «необычайная эпоха», как назвала ее сама Мария Михайловна, — не только войны и, пожалуй, не столько они, сколько мир, а с ним путешествия, дружбы, встречи с теми, чьи имена сегодня хорошо известны (Г.
Один из величайших ученых XX века Николай Вавилов мечтал покончить с голодом в мире, но в 1943 г. сам умер от голода в саратовской тюрьме. Пионер отечественной генетики, неутомимый и неунывающий охотник за растениями, стал жертвой идеологизации сталинской науки. Не пасовавший ни перед научными трудностями, ни перед сложнейшими экспедициями в самые дикие уголки Земли, Николай Вавилов не смог ничего противопоставить напору циничного демагога- конъюнктурщика Трофима Лысенко. Чистка генетиков отбросила отечественную науку на целое поколение назад и нанесла стране огромный вред. Воссоздавая историю того, как величайшая гуманитарная миссия привела Николая Вавилова к голодной смерти, Питер Прингл опирался на недавно открытые архивные документы, личную и официальную переписку, яркие отчеты об экспедициях, ранее не публиковавшиеся семейные письма и дневники, а также воспоминания очевидцев.
Более тридцати лет Елена Макарова рассказывает об истории гетто Терезин и курирует международные выставки, посвященные этой теме. На ее счету четырехтомное историческое исследование «Крепость над бездной», а также роман «Фридл» о судьбе художницы и педагога Фридл Дикер-Брандейс (1898–1944). Документальный роман «Путеводитель потерянных» органично продолжает эту многолетнюю работу. Основываясь на диалогах с бывшими узниками гетто и лагерей смерти, Макарова создает широкое историческое полотно жизни людей, которым заново приходилось учиться любить, доверять людям, думать, работать.
В ряду величайших сражений, в которых участвовала и победила наша страна, особое место занимает Сталинградская битва — коренной перелом в ходе Второй мировой войны. Среди литературы, посвященной этой великой победе, выделяются воспоминания ее участников — от маршалов и генералов до солдат. В этих мемуарах есть лишь один недостаток — авторы почти ничего не пишут о себе. Вы не найдете у них слов и оценок того, каков был их личный вклад в победу над врагом, какого колоссального напряжения и сил стоила им война.
Франсиско Гойя-и-Лусьентес (1746–1828) — художник, чье имя неотделимо от бурной эпохи революционных потрясений, от надежд и разочарований его современников. Его биография, написанная известным искусствоведом Александром Якимовичем, включает в себя анекдоты, интермедии, научные гипотезы, субъективные догадки и другие попытки приблизиться к волнующим, пугающим и удивительным смыслам картин великого мастера живописи и графики. Читатель встретит здесь близких друзей Гойи, его единомышленников, антагонистов, почитателей и соперников.