Автобиография - [52]

Предназначение человека состояло в том, что он посредством употребления разума должен был прийти к познанию (абсолютного и общезначимого) добра и зла, а также к познанию истинного и ложного. А именно: форма разума должна была дать высший закон как морали, так и логике по причине того, что допущение относительного добра и зла, укорененного в материи предмета, находится вне пределов разума и, следовательно, не может задать общезначимый принцип морали.

Человек же, являющийся не только интеллектуальным, но и одновременно физическим существом, которое, следовательно, направляется в своих действиях не только всеобщей формой разума, но и посредством материи, не мог оставаться в сфере высшего совершенства, с помощью которого он был возведен в ранг чисто интеллектуальных существ, и посему он был опущен до уровня неразумных животных. Итак, говорит Священное Писание, познание добра и зла, к которому человек пришел путем преступления, имеет совершенно иной источник, нежели познание истинного и ложного, оно не есть познание всеобщего закона разума, а есть познание материальных мотивов действий. И этот факт стал для человека действительно очень существенной утратой.

Темуна [178] означает в общем смысле представление вещи; она бывает или чувственной, или интеллектуальной. В смысле этого последнего значения сказано о Моисее: он зрит Темунат Иегова[179], то есть он имеет полное понятие о Боге. Видеть, если это (слово) употребляется о Боге (то есть когда говорится, что кто-нибудь видел Бога или Бог нечто видел), означает иметь понятие».

Аристотель начинает свои глубокомысленные метафизические исследования со следующей апологии человека: «То, что он пытается познать вещи, которые в себе непознаваемы, не следует считать дерзостью — скорее, нужно быть благодарным его стремлению исследовать их настолько, насколько позволяют границы человеческого познания». (В такой апологии критическая философия не нуждается, ибо она не имеет дела, подобно догматической, с исследованием вещей в себе, но только лишь с формами способности познания и условиями их применения к предметам опыта. Границы этих исследований определяются самой способностью познания, и, следовательно, их нельзя перейти после предшествовавшей критики.)

«Именно это, — продолжает Маймонид, — действительно и для нас. Без соответствующей подготовки нельзя приступать к этой науке. Нужно предпослать ей здравую логику, предварительные познания и исправление нравственности и даже после этого все же быть осторожным в суждениях. А потому сказано о Моисее: он спрятал свое лицо, ибо он боялся взглянуть на Господа, и наши мудрецы говорят: именно потому, что он страшился взглянуть на Господа, стал он достоин созерцания Божества (Темунат Иегова), то есть он в своем суждении о Боге не проявил излишней торопливости, и оно оказалось верным.

Молодые гении (под этим именем прежде всего имеются в виду ациле бне Исраэль) [180] проявляют торопливость, поэтому приобретенные ими знания весьма ущербны. Так сказано о них: „Они видели Бога, у ног Его был камень, подобный сапфиру…“ [181] Из чего ясно видно, что их знания о Боге были не чисто интеллектуальными, а большей частью чувственными».

Затем следуют еще несколько выражений, которые наш автор пытается объяснить так же.

В третьем разделе автор показывает, что именно метафизика вызывает больше всего споров, естественные науки подвержены им меньше, а математика вообще не подвергается сомнениям. Причина — в наглядности и строгости доказательств и в том, что она не допускает предрассудков, проистекающих из симпатий и страстей, последние же часто имеют влияние на метафизику и естественные науки.

В следующем разделе речь идет о том, что с нашей высшей способностью познания, поскольку она связана с телом, происходит то же, что и с нашим чувственным восприятием. Если, например, напрягаешь глаза, чтобы ясно увидеть нечто на большом расстоянии или рассмотреть слишком маленький предмет, то рискуешь не только не достичь этой цели, но и ослабить свое зрение настолько, что впоследствии не сможешь различать даже то, что раньше был способен видеть.

То же самое относится и к мышлению. «Если ты стремишься определить то, что находится выше сферы твоей мыслительной способности, или пытаешься отрицать то, противоположность чего нельзя строго доказать, то этим мыслительным актом ты не только не делаешь себя совершеннее, но, напротив, утрачиваешь достигнутую тобой степень совершенства; мало того, это может иметь вредное влияние на твою нравственность. Но я ни в коем случае не хочу таким образом устанавливать произвольные границы мышления, как это делают глупцы и лентяи, желающие свое невежество и глупость выдавать за совершенство, а знания и науки других — за несовершенство. Я хочу всего лишь указать на естественные границы человеческого познания».

В 34-м разделе Маймонид представляет пять принципов, согласно которым не следует начинать изучение наук с метафизики и направлять внимание еще неопытного человеческого рассудка на все необычное в этой науке.

Во-первых, из-за трудности дела самого по себе, ибо эта наука предполагает необыкновенную остроту ума и недюжинную рассудительность. В неизмеримых далях и глубинах скрыт от нас мир в момент его происхождения. «Далеко то, что было, глубоко, глубоко, кто постигнет это?» (