Австриец - [28]

Я сделал большой глоток портвейна под его тяжелым взглядом. Меня потрясло до глубины души, что мне было абсолютно нечего ему на это возразить.

Глава 6

Нюрнбергская тюрьма, декабрь 1945

— Все ваши возражения, это же просто смешно.

Мой адвокат, что сидел напротив меня в комнате для свиданий, снял очки и смотрел на меня сквозь стекло, разделявшее нас.

— Доктор Кауффманн, я всего лишь говорю вам правду. — Я устало вздохнул и начал ковырять пальцем металлическую сетку, проходящую по краям стекла.

Я наконец начал сам вполне сносно передвигаться, хотя руки и ноги все еще не слушались меня, как раньше. Постоянная, непроходящая мигрень тоже осталась; да и они, по правде говоря, не удосуживались дать мне что-либо сильнее простого аспирина, чтобы хоть как-то её облегчить.

Иногда пульсирующая боль в висках становилась настолько невыносимой, что мне приходилось стискивать руками голову изо всех сил и наклоняться в сторону, где больше всего болело. Когда я впервые после больницы появился в суде, чтобы сделать официальное заявление о своей невиновности, это снова случилось, но я только стиснул зубы как мог и даже не моргнул. Я не собирался предоставлять им такого удовольствия — злорадствовать над моими страданиями.

— Как такое возможно, что вы не видели половину этих документов?

— А зачем мне это было нужно?

— Что вы имеете в виду, зачем вам было это нужно, доктор?

Пусть он и не питал ко мне никакой симпатии, мой собственный адвокат, кто осуждал меня за то, что я использовал нашу общую профессию в злостных целях моего правительства, он всё же обращался ко мне «доктор». Второй, и последний, человек, кто так меня называл, был агент Фостер. Я улыбнулся уголком рта, вспоминая его дружелюбное отношение и его сигареты. Я даже начал скучать по американцу.

— Видите эту маленькую пометку в крайнем верхнем углу документа, что лежит сейчас перед вами? — Хоть я и устал до смерти повторять одно и то же по миллиону раз, сначала американцам, арестовавшим меня, затем британскому СОИ, затем снова американцам, но уже здесь, в Нюрнберге, а теперь вот и доктору Кауффманну, я всё же подобрал карандаш и сквозь решетку указал ему, куда следовало смотреть. — Видите эту римскую IV?

— Да.

— Если вы внимательно просмотрите все остальные документы, вы заметите, что все те, которые помечены этой римской IV в уголке, будут носить абсолютно идентичный штамп вместо подписи. Это мое факсимиле. Остальные же, с римской VI в том же углу, будут подписаны чернилами и подписи будут слегка различаться. Эти я подписывал от руки.

Он зашелестел многочисленными копиями документов, предоставленных ему обвинением, пока я сидел, подперев голову рукой, терпеливо ожидая чтобы он закончил их сортировать.

— Ну что ж, похоже, вы правы. — он заключил в конце концов. Я едва удержался, чтобы не закатить глаза. «Да не говорите, доктор, я-то уж, наверное, помню, что я подписывал, а что нет!» — Но как это меняет дело?

— Римская IV означает четвертый отдел — гестапо. Это старейшая ветвь, которая всегда находилась под контролем Генриха Мюллера, с самого основания РСХА. Он был шефом гестапо еще когда я занимал нижайший ранг в рядах СС в Австрии. Так что можете представить, как долго Мюллер находился в офисе до того, как я пришел в РСХА в 1943. Он всегда докладывал напрямую рейхсфюреру Гиммлеру, и порядок остался таким же, когда я занял пост шефа. Потому-то я и пытаюсь вам объяснить, что мне не нужно было совать нос в их дела, доктор. Они все решали без меня, и честно говоря, меня это вполне устраивало. Я никогда не понимал всей этой полицейской работы, и более того, не имел никакого желания ей заниматься. Единственной причиной, по которой моя подпись требовалась на всех этих приказах — это только потому, что Мюллер не был шефом всего РСХА, а Гиммлер был уж слишком важной политической фигурой, чтобы их подписывать. У меня была куча дел с иностранной разведкой, чтобы тратить время на чтение всей этой чепухи. — Я кивнул на стопку документов на его стороне стола — малую толику того, что удалось восстановить агентам ОСС и СОИ, чтобы использовать их потом против меня в суде. — Вот я и поручил адъютанту их штамповать без меня.

— Иностранная разведка — это шестой отдел, верно?

— Верно, доктор. Все документы из шестого отдела носят мою оригинальную подпись.

Доктор Кауффманн надул щеки, снова снял очки и посмотрел на меня.

— Честно говоря, не знаю, что из этого выйдет в суде, доктор.

Линц, сентябрь 1919

Что из этого всего выйдет, думал я по пути к дому Далии. Я нечасто виделся с ней в последнее время со всеми политическими собраниями, на которые отец таскал меня с какой-то упрямой настойчивостью, и к тому же мне пришлось провести еще одно лето в моем родном Райде, помогая фермерам с урожаем. Хотя, на это я как раз не жаловался. Это была тяжелая, многочасовая и отупляющая работа, которая помогала мне отвлечься от всего того сумасшествия, что царило сейчас вокруг.

Пока я работал в поле, все, о чем мне нужно было думать, это о том, чтобы выполнить работу в срок, а в конце дня я, безумно уставший, проглатывал свой ужин с полузакрытыми глазами и падал на кровать, проваливаясь в глубокий, крепкий сон, как только моя голова касалась подушки, без единой мысли. Мысли мои не были чем-то, что я приветствовал в те дни, и иногда я начинал сомневаться, мои ли это были идеи или же моего отца, гипнотически повторяемые изо дня в день с неопровержимой логикой, что я никак не мог оспорить.